восемнадцать тысяч через три месяца, а остальные сто тысяч ливров обязался погасить в два срока через три года по введении во владение.

Господин и госпожа де ла Мотт не менее Дерю были довольны этим делом. Через несколько дней после отъезда Дерю госпожа де ла Мотт приехала в Париж и явилась на квартиру своего покупателя на улице Менетрие, на верхнем этаже дома бывшей гостиницы Салюс. 22 декабря 1775 года госпожа де ла Мотт подписала предварительное условие, которым предоставлялось право господину и госпоже Дерю де Бари выплачивать стоимость имения в условленные сроки, но даже время первой уплаты не было определено окончательно. Решено было определить это время сообразно с ходом дел по ликвидации наследства Деплейня. Сверх того, госпожа де ла Мотт получила от Дерю четыре тысячи двести ливров за рассрочку. Вместо этой суммы Дерю выдал вексель сроком на три месяца!

Не этого ожидали господин и госпожа де ла Мотт, но боязнь упустить покупателя сделала их уступчивыми; к тому же Дерю ничего не упустил из виду, чтобы как можно легче одурачить их.

Между тем пришел срок уплаты по векселю, данному на дополнительную сумму, и вместе с этим началось разоблачение обмана; по векселю не последовало уплаты. Дерю поспешил предупредить грозившую ему опасность; он отправился в Бюиссон-Суеф, жаловался на свои затруднения с бесконечной ликвидацией наследства и высказывал сильное сожаление о своей неудаче и особенно сожалел о положении господина и госпожи де ла Мотт.

Но как не велико было терпение бывших владельцев имения, в декабре 1776 года и оно лопнуло. Нужда в деньгах довела их до крайности и сделала их положение невыносимым. Госпожа де ла Мот, несмотря на беспечность, которой характеризовались все ее действия, решилась отправиться в Париж, чтобы преследовать Дерю до последней крайности и принудить его, наконец, расстаться по условию.

Она обратилась к господину Жоли с просьбой нанять ей квартиру в Париже. Господин Жоли нашел несколько весьма приличных комнат для госпожи де ла Мотт на улице Пан, в том самом доме, в котором снимал квартиру для себя. Госпожа де ла Мотт начала готовиться к отъезду.

Несмотря на невероятную медлительность, с которой Дерю исполнял свои обязательства, господин де ла Мотт никак не мог забыть о дружеских отношениях со своим любезным покупателем. Поэтому он счел своей обязанностью предупредить его о приезде жены. Дерю в ответ на это послал покорнейшую просьбу госпоже де ла Мотт не снимать себе квартиру в Париже и на все время пребывания ее здесь остановиться у него. Она не захотела согласиться на это, но так как Дерю знал, в какой день она должна приехать, то явился на пристань и встретил ее. Тотчас с необыкновенным жаром возобновил он свою просьбу и, как казалось, так близко принимал это к сердцу, что госпожа де ла Мотт не в состоянии была более отказывать ему и решилась воспользоваться гостеприимством, предложенным, по-видимому, от чистого сердца.

Госпожа де ла Мотт так устала после последнего путешествия, что, прибыв на улицу Бобур, где жил Дерю, успокоилась и не выходила несколько дней из дому. По-видимому, она совсем позабыла о том важном деле, из-за которого приехала в Париж. Дерю воспользовался этим временем. Скоро ему удалось зародить в уме госпожи де ла Мотт сомнение в добросовестности ее прокурора. В то же время, желая оттолкнуть господина Жоли от его клиентки, стал уверять его, что она верит ему только наполовину. Этого вполне достаточно было для того, чтобы на обеде, который давал Дерю и на котором присутствовал господин Жоли со своею женой, господин прокурор держал себя очень осторожно и не задал даже вопроса о расчете. Наконец госпожа де ла Мотт пригласила прокурора пойти с ней в ее комнаты и посоветовать, как ей окончить дело. Прокурор отвечал на это очень холодно, что госпожа де ла Мотт может поступать по своему усмотрению.

Сын госпожи де ла Мотт был помещен в один парижский пансион на улице Серпант. Дерю с того времени как познакомился с бывшими владельцами Бюиссон-Суефа взял на себя обязанность смотреть за этим мальчиком. Под разными предлогами Дерю успел убедить госпожу де ла Мотт взять своего сына из этого пансиона и поместить его в заведение какого-то господина Данона на улице Ломм-Арме. Здесь сын госпожи де ла Мотт, которому было уже около пятнадцати лет от роду, был помещен в отдельной комнате и каждый день вечером приходил навещать свою мать.

Как я уже сказал, госпожа де ла Мотт была одной из тех беспечных существ, которые тяготятся всяким физическим и умственным трудом. Вдруг вечером 25 января она почувствовала себя нездоровой. После отъезда сына, который провел у нее целый вечер, она почувствовала тошноту, началась рвота и появилась нестерпимая боль в голове.

В последующие дни болезнь продолжалась, и госпожа де ла Мотт не вставала уже с постели. Дерю старался всех успокоить и отсоветовал даже больной приглашать доктора, говоря, что он сам порядочно знаком с медициной и может лечить эту болезнь.

30 января у госпожи де ла Мотт снова произошел подобный припадок, только гораздо сильнее первого. Дерю тотчас же взялся готовить для нее какое-то лекарство, которое по его уверениям, должно было помочь, Для этого он всех уложил спать, а сам заперся в своей кухне и более часа просидел тут у печки.

На другой день, 31 января, Дерю, который, по-видимому, и не ложился спать, попался Жанне Барк, своей служанке, у самого входа в комнату госпожи де ла Мотт с чашкой ячменного отвара в руках.

Жанна Барк осведомилась у него о здоровье больной. Дерю отвечал, что ей очень хорошо, что лекарство его на нее чудесно подействовало и что теперь ей нужен только покой. В то же время он приказал этой служанке отнести его детям их новые зимние платья. Со времени приезда госпожи де ла Мотт сын и дочь Дерю были отправлены к одному из родственников Жанны Барк, каретнику в Пти-Монруже.

Это поручение было истинным счастьем для служанки, которой очень редко удавалось видеться со своими родными; она в восторге отправилась в Пти-Монруж.

Тогда господин Дерю отправился к своей жене, которая в то время спала в зале. Он надавал ей множество поручений и предложил даже остаться обедать в городе. Когда госпожа Дерю заметила, что, может быть, она понадобится больной, то муж ее отвечал:

– Нет, я могу сам сделать все, что нужно. Впрочем, для нее сон теперь лучшее лекарство. Завтра она думает уже отправиться