— Возьмите две, — предложил Хаски. — Как вас зовут?

— Евгения.

— Гранде́? — Эта шутка понравилась ей больше, чем та грубая, про корабль. К тому же она писала большое эссе про Бальзака в прошлом семестре.

Хаски вновь наклонился к Евгении, и в ожидании его губ, его мятного, одновременно тёплого и свежего дыхания она вдруг почувствовала, как между ног у неё распускается цветок. Те фильмы, которые им показывали в школе на биологии, злоупотребляли подобными кадрами — когда тугой бутон, спелёнутый зелёными листьями, взрывается цветом. У Евгении так перехватило дыхание, что она поперхнулась мятной конфеткой. Хаски тут же умело шлепнул её по спине, и конфетка вылетела у девушки изо рта, приклеившись к полу. Всё это было чертовски романтично!

— Я не хотел вас напугать, — оправдывался Хаски, — я только собирался сказать, что у нас одинаковые имена. Я тоже Евгений.

Евгения вспыхнула от радости. Она ещё не знала, что в жизни совпадения случаются намного чаще, чем в романах.

Людской гул между тем усилился — у выхода появилась сотрудница авиакомпании. Лицо её было несколько ошарашенным.

— Внимание! — раздался вдруг голос с небес. — Рейс номер сто семьдесят один, вылетающий до Екатеринбурга, задерживается на неопределённое время ввиду неблагоприятных погодных условий в пункте прибытия. Просим пассажиров в порядке живой очереди обратиться к сотруднику авиакомпании, чтобы получить талоны на питание.

— О нет, — простонала дама в парике.

— В Екатеринбурге сильная метель, — сказал Евгений.

Сотрудница проверяла посадочные талоны и вручала пассажирам талоны на ужин в ресторане. Умело оперируя авиационно-бюрократическим языком, она сообщила, что борт будет отправлен, скорее всего, не раньше шести утра, поэтому пассажирам предоставят ещё и номера в гостинице аэропорта. Евгения вертела в руках розовый бумажный талончик и пыталась понять, почему её так взволновало и, честно сказать, обрадовало это известие — про задержку рейса и гостиницу. Она должна быть расстроена тем, что попадёт домой только завтра и потеряет столько времени зря. А вместо этого чувствовала жгучую радость, и эта радость покалывала её изнутри тысячей острых иголочек. Евгений тоже не выглядел особо расстроенным, зато старая дама с картиной страдала за обоих.

— Нам что же, придётся платить за гостиницу? — волновалась она, и сотрудница, терпеливо закатывая глаза, объясняла, что все расходы возьмёт на себя авиакомпания, так что им решительно не о чем беспокоиться.

Вначале отправились в ресторан. Евгения шла рядом с Евгением — как будто они путешествовали вместе. У него был отличный рост и походка спортсмена. Старая дама пыталась было нагнать милую девушку, но отстала от быстроногой пары уже на первом повороте.

Взяли борщ, два салата и по куску пирога с изюмом, который, конечно, уступал кексу «Свердловскому», но повар сделал всё, что мог.

Евгений не спешил рассказывать о себе, но европейская часть Евгении знала, что молчать за столом — верх неприличия, поэтому начала беседу первой. Как будто бросила в пруд кусочек хлеба, на пробу рыбам — будут есть или нет?

— Та книга, которую вы читаете, то есть ты читаешь (по пути в ресторан Евгений предложил перейти на «ты» — возможно, чтобы не утяжелять речь окончаниями)… Я в прошлом году была от неё в восторге.

— Да, но ты не могла читать её в прошлом году, — заметил Евгений. — Это новинка, только что издана.

(Рыба клюнула, корм пошёл на ура.)

— Я на французском читала, — рассекретилась Евгения. Обычно она не сообщала о себе ничего, что способно вызвать хотя бы тень чужого недовольства. Мало кому нравится слышать, что другие люди знают иностранные языки и могут читать на них — причём не ресторанное меню, а романы! Таким образом люди с языками как будто бы напоминают людям без языков, что те так и не удосужились выучить английский и французский. А если люди с языками ещё и живут в Париже, и учатся в Сорбонне, тогда люди без языков могут почувствовать себя уже совершенно несчастными: потому что их собственные дети окончили монтажный техникум и спиваются на глазах или же сами они всю жизнь безуспешно мечтают жить в Париже… Вариантов множество и все как на подбор — один другого хуже.

Евгения тщательно следила за тем, чтобы ненароком не ранить кого-нибудь случайно сказанным словом — к этому её тоже приучила тётя Вера. Не хвастайся, по любому поводу говорила она, и Евгения добавила этот запрет в тот же список, где хранились «Не убий» и «Не укради». И вот теперь, в ресторане, стараясь не расплескать остывший борщ, Евгения вдруг поняла, что хочет похвастаться — возможно, этого требовал распускавшийся цветок, правильному обращению с которым ей лишь предстояло научиться. Она хотела рассказать новому знакомому всё-всё: что учится в одном из лучших университетов Европы, и что она там на хорошем счету и у неё уже сейчас есть несколько завидных предложений по работе, и что станет писательницей, и что порой подрабатывает моделью (цветок подсказывал, что на Евгения этот факт произведёт особенно сильное впечатление — девушка-модель всегда интереснее, чем девушка-студентка; впрочем, у Евгении было и то, и другое).

— Так хорошо знаешь язык? — спросил Евгений. Честно говоря, он не выглядел особо удивлённым, и Евгению это задело — чуть-чуть, как птичьим пёрышком, но всё же поэтому она сказала только:

— Неплохо вообще-то. Учусь в Сорбонне.

Помолчали. Евгений сосредоточенно ел борщ. У него были красивые руки с длинными пальцами, и Евгения задрожала, потому что цветок сообщил ей, что хочет ощутить эти пальцы на своих лепестках прямо здесь и сейчас. Это была настолько неприличная мысль, что от стыда будущая писательница пронесла ложку мимо рта, заляпав джинсы. Merde!

Евгений опрокинул солонку на жирное пятно:

— Моя бабушка всегда так делала.

— А вот моя бабушка говорила, что рассыпать соль — это к ссоре, — делано засмеялась Евгения, с надеждой, впрочем, глядя на курганчик белых кристаллов, выросший на её бедре.

— Так что ты хотела сказать про книгу? Понравилось?

— Ой, ну я не знаю, какой там русский перевод (Евгения вновь начала говорить не как обычная Евгения — а как неведомое ей доселе хвастливое существо), но по-французски это прекрасно. Очень глубокий роман, герои как будто из крови и плоти (от смущения Евгения обильно цитировала будущие рецензии на её собственную книгу), и автор поднимает такие важные темы! Читаешь и чувствуешь — для него это не просто игра. Он писал то, что пережил на самом деле.

— А по мне, всё это чушь собачья, — сказал Евгений, бесшумно уложив ложку в пустую тарелку. Во время еды с его стороны не поступило ни единого громкого звука — и Евгения была потрясена этим не меньше, чем странным поведением собственного тела, вырастившего какой-то диковинный цветок. Вспомнила, как шумно ел Ереваныч: делить с ним трапезу было каким-то адским мучением.

Мама Юлька пыталась облагородить застольные манеры отчима: объясняла, что нужно как бы рисовать ложкой небольшие кружочки на дне чашки с чаем, и тогда ложка не будет греметь, а все вокруг начнут любить Ереваныча ещё пуще прежнего. Ереваныч на это сказал, пусть Юленька сама рисует кружочки сколько хочет, а он предпочитает размешивать сахар в чае так, как привык делать в армии. Разговоров об армии в доме все опасались ввиду их бесконечности, поэтому мама закрыла тему этикета, как закрывала ежедневно по сто раз все крышки на всех унитазах в доме. Никто не мог запомнить, что открытый унитаз — это плохой фэн-шуй, ну а Люда, конечно, делала всё наперекор хозяйке. Если мама и мечтала о чём-то в последние годы, так это о том, чтобы уволить с глаз долой склочную домработницу. К сожалению, Ереваныч не желал расставаться с Людой: она вкусно готовила и гладила рубашки так, как этого не умела делать мама. Ночная кукушка падала с ног от усталости, но никак не могла перекуковать дневную — и в конце концов сложила крылья.