Молодой стамбульский журналист Фалих Рифки стал непосредственным свидетелем кампании репрессий, развернутой Джемаль-пашой. Рифки сделал блестящую карьеру на службе у великого визиря и привлек внимание младотурецкого триумвирата своей колонкой, которую он вел в ведущей стамбульской ежедневной газете «Танин». Занимаясь освещением Балканских войн, он познакомился с Энвер-пашой. Вскоре министр внутренних дел Талаат-паша назначил Рифки своим личным секретарем. А когда Джемаль отправился из Стамбула в Сирию в качестве генерал-губернатора сирийских провинций и командующего Четвертой турецкой армией, он специально попросил откомандировать Рифки в его генеральный штаб на должность главы разведки. Так в 1915 году Рифки прибыл в Иерусалим.

В то время штаб Джемаля располагался в немецкой гостинице на Елеонской горе, возвышавшейся над старым Иерусалимом. Прибыв в штаб, Рифки обнаружил у двери кабинета Джемаль-паши взволнованную толпу людей. Сам командующий был очень занят — читал корреспонденцию, подписывал документы и выкрикивал приказы, — так что поначалу не обратил на Рифки никакого внимания. «Адъютант, зовите сюда знать из Наблуса!» — прокричал он наконец.

Группа из 20 испуганных человек замешкалась на пороге кабинета Джемаля, читая короткую молитву. Наконец они переступили порог и встали у большого окна, из которого открывался потрясающий вид на Иерусалим и его окрестности. Не обращая на них внимания, Джемаль продолжал заниматься бумагами. Рифки не знал, в чем обвиняют этих людей, но по тревожному выражению их лиц мог понять, что те боятся за свои жизни. Заставив этих людей прождать несколько минут, должно быть, показавшихся им вечностью, командующий наконец бросил бумаги на стол и поднял на них глаза.

— Вы осознаете всю тяжесть преступлений, совершенных вами против вашего государства? — спросил он властным тоном.

— Во имя всего святого, простите нас, — в отчаянии пробормотали мужчины.

Джемаль взглядом оборвал их.

— Вы знаете, какое наказание предусмотрено за такие преступления? — продолжил он. — Вы заслуживаете быть повешенными.

Рифки увидел, как кровь отхлынула от лиц присутствующих.

— Да, повешенными. Но Блестящая Порта проявляет к вам свое высочайшее милосердие. На данный момент я ограничусь ссылкой вас и ваших семей в Анатолию.

Радуясь, что им удалось избежать виселицы, люди принялись благодарить турецкого командующего за свое спасение.

— Вы можете идти, — наконец сказал Джемаль-паша, завершив встречу. И почтенные жители Наблуса ринулись прочь из его кабинета.

Когда они остались одни, Джемаль повернулся к Рифки и поприветствовал того с широкой улыбкой. Вероятно, он почувствовал дискомфорт журналиста, ставшего свидетелем столь произвольного отправления правосудия за неназванные преступления. «А чего вы ожидали? — пожал плечами Джемаль. — С ними иначе нельзя!»[439]

В 1915 году османские власти начали массово отправлять в ссылку неблагонадежных арабских граждан. Большую роль в этой кампании сыграл Джемаль-паша. «Куда я только не ссылал их!» — однажды с улыбкой похвастался он Фалиху Рифки. Главными мишенями были люди, подозревавшиеся в причастности к националистическому движению, и арабские христиане, чьи церкви находились под защитой России и Франции.

В отличие от депортации армян, ссылки арабов не были прелюдией к массовой резне или «маршам смерти». Скорее это был способ нейтрализовать угрозу, которую представляли собой для государства отдельные личности, путем изоляции их от «опасных» друзей и соратников. Сосланные были вынуждены жить за счет личных средств, а когда те заканчивались, становились полностью зависимыми от османского правительства. Их друзья и семьи всячески старались продемонстрировать свою лояльность властям, чтобы вернуть своих близких из ссылки. В общей сложности к концу войны османские власти выслали около 50 000 человек[440].

Города и села, уже лишившиеся значительной части мужского населения из-за многократных мобилизаций, в результате массовых политических ссылок совсем обезлюдели. Для торговли и сельского хозяйства эти меры обернулись катастрофой. Магазины были закрыты, поля стояли невозделанными, а на фермах остались только изнуренные женщины, дети и старики. Положение усугубилось, когда на Сирию обрушились тучи саранчи. «Саранча атакует по всей стране», — написал Ихсан Туржман в своем дневнике в марте 1915 года. «Нашествие саранчи началось семь дней назад. Сегодня ее полчища летели над городом [Иерусалимом] целых два часа, закрывая собой все небо. Господи, защити нас от трех напастей — войны, саранчи и болезней, — пожирающих нашу страну», — молил он.

Сирийские земли и раньше страдали от саранчи, но нашествие 1915 года было беспрецедентным по своей интенсивности и охвату территории. В отчаянной попытке ограничить распространение вредителей османские власти приказали всем гражданам в возрасте от 15 до 60 лет собирать по 20 килограммов яиц саранчи каждую неделю и доставлять их в специальные пункты для уничтожения — иначе им грозил большой штраф. Жители Иерусалима отнеслись к этому указу очень серьезно. В течение шести недель после появления саранчи, написал Туржман, все лавки в Иерусалиме были закрыты на замок, потому что «большинство людей занимались сбором саранчовых яиц».

Однако этих мер было явно недостаточно, чтобы сдержать нашествие саранчи. Тучи насекомых продолжали разорять поля и сады на протяжении всего лета вплоть до глубокой осени. Урожай был практически уничтожен: из разных районов Сирии сообщали о потере от 75 до 90 его процентов. То, что уцелело, пошло на прокорм армии — или же было припрятано дальновидными гражданами. Как результат наступила острая нехватка продовольствия, и в городах и селах Палестины, Сирии и Ливана начался голод.

В декабре 1915 года на рынках Иерусалима пропала мука. «В моей жизни не было более тяжелых дней, — написал в своем дневнике Ихсан Туржман. — С прошлой субботы мука и хлеб практически исчезли. Многие люди не ели хлеба уже несколько дней». Он видел толпы мужчин, женщин и детей, пытавшихся раздобыть немного муки возле Дамасских ворот. По мере того как людей становилось все больше, начали возникать стычки. «Жить без риса, сахара и керосина было тяжело, но терпимо. Но как можно прожить без хлеба?»

В 1916 году люди стали умирать от голода. Саранча, реквизиция продовольствия для нужд армии и припрятывание зерна, усугублявшиеся проблемами с транспортом и распределением продуктов, породили массовый голод, который в период с 1916 года до конца войны, по разным оценкам, унес жизни от 300 000 до 500 000 мирных жителей в Сирии и Ливане. В сирийских землях голод и другие тяготы военного времени стали для местного населения синонимами войны; люди называли все это турецким словом «сеферберлик», что означало «всеобщая мобилизация». Первая мировая война была «сеферберлик», поскольку все началось с всеобщей мобилизации и неумолимо привело к череде тяжких бед и несчастий, включая неурожай, инфляцию, болезни, голод и беспрецедентный уровень смертности среди мирного населения[441].