— Сон мне привиделся, нимци прийшлы и у деревне стрелялы.

— Не сон это, вправду было…

— Та як же ж не сон?

— Возле дома Юрия Николаевича стреляли ночью. — Боярышня встала. — Будто на пасху. У нас так делают в скитах. Выйдут на улицу, как первая звезда взойдет, и стреляют.

— Та на шо ж стреляют?

— Чтоб возвестить миру — Спаситель наш Иисус Христос воскрес.

Агриппина Давыдовна задумалась, глаза на миг потемнели, будто со света в тень ушла, но тут же просияли.

— Кажу, то Кондрат! Вин же як мой Лука, дурной когда выпьет. Усе ему стреляты треба! Пойдем та побачим, чього вин стрелял?..

Они вышли на восходе, от вольного воздуха у Вавилы закружилась голова. Ночью подморозило, хрустел ледок, наперебой дробно стучали дятлы и заливались на березах тетерева. Утро было чистым, первозданным, как земля после потопа, и хотелось молиться. Все это время она чувствовала на себе вериги ежеминутно, жесткий волос царапал и колол тело от малейшего движения, и даже от дыхания грудь охватывало горючей болью. Но тут будто и власяница с нее спала…

Возле дома Космача они остановились, конь, почуяв людей, тихонько заржал. Дверь была распахнута, калитка настежь, словно кто-то выскочил впопыхах и убежал. Старушка сунулась в избу, обежала двор.

— Война була, чи шо? — недоуменно озиралась она. — Но когда война, людины побитые лежат, а нема ничего… И Кондрата нема.

Вавила поднялась на крыльцо и стала смотреть в конец улицы — встающее солнце еще не слепило, но скрадывало дорогу. Агриппина Давыдовна, как завзятый следопыт, сделала еще один круг возле дома, затем убежала на реку и вернулась через огород, обескураженная и растерянная.

— Та шо ж тут було? Ничого ни розумию. То ли Кондрата вбыли и у реку бросили, то ли Кондрат усех вбыв?.. Та шо ж ты молчишь? Кажу, война була, дывись, хата постреляна, тай конюшня… Та нимцев нема, кажу. Колы нимцев нема, якая вже ж война? А кровь е! Хто кого побыв — не розумию…

Боярышня смотрела из-под руки и ждала, пока солнце наконец оторвется от земли и обнажит дорогу. И когда образовался этот просвет, в конце деревни появился путник с посошком.

— Погоди, бабушка, вон человек идет, сейчас спросим. По виду так странник, а они все знают.

Агриппина Давыдовна притихла, присела немного и замерла, будто птица на ветке, прежде чем слететь.

А странник приблизился, шапку снял, опираясь одной рукой на посох, поклонился в пояс.

— Христос воскресе, люди добрые.

— Здравствуй, Клестиан Алфеевич, — ответила ему боярышня. — Откуда же ты явился, странник богоугодный?

— Мир пытать бегал, внучка Илиодорова.

— Ну и что же, испытал мир?

— С ног до головы в гное да мерзости.

— Входи же, страстотерпец! Я сей же час баню затоплю.

— На реку пойду, вымоюсь. — Клестя-малой потоптался на месте, потыкал лед посошком. — Эвон какая здесь река чистая да бурливая. Будто Иордан.

* * *

Смерть мэтра потрясла, а более всего — причина самоубийства, и если в первый миг он ощутил лишь тоскливую беспомощность, то когда обнаружил в своем факсе записку, испытал сиротство, чувство новое и горькое, как лекарство в детстве. От него нельзя было избавиться, как раньше он избавлялся от всего, что мучило или казалось постыдным.

Он уговаривал себя, что все проходит, и эта рана пройдет, зарубцуется, затянется молодой кожей, и останется лишь шрам на память, убеждал и вызывал в себе недовольство и злость на Землянова — все поучал, наставлял и контролировал, а сам погубил все дело, сам притащил этого профессора и оставил расхлебывать все ему! Однако чувство сиротства оказалось настолько сильным и подавляющим, что появилась совершенно иная мысль — о прощении. Глеб Максимович как честный дворянин смыл свой позор кровью, ушел с достоинством и честью, сам осудил себя и привел приговор в исполнение.

И надо было сейчас исполнить его завещание, вывести из-под всяческого контроля княжну Углицкую, спасти ее, а значит, и идею Третьего Рима, чтобы потом начать сначала. И. казалось, сделать это просто — снять блокаду с Холомниц, убрать своих людей, и тогда она уйдет сама в небытие Соляной Тропы, откуда и пришла… Но задуманная и благословленная мэтром операция уже раскрутилась, набрала обороты: точно установили место, где пряталась княжна все это время, посланный со специальным поручением чистильщик убирал лишних людей, могущих помешать основному исполнителю — юродивому, на которого Землянов делал ставку.

Переодетый в штатское генерал Ногаец тихим ходом, на поезде вез юродивого к Углицкой.

Теперь уже вряд ли кто скажет, откуда, из какого небытия, из какой преисподней или клиники явился этот полусумасшедший, но авторитетный в кругах старообрядцев и почитаемый святым странник. Кто его обработал, подготовил к этой миссии? Если бы сам мэтр, вряд ли бы тогда затевалась игра с фаворитом Космачом, да он бы наверняка сказал, что в запасе есть еще один человек, способный приручить дикую лесную княжну, заставить ее выполнить чужую волю. А ведь Землянов был уверен в успехе! Выходило, что юродивого ему подставили, подсунули вместе с новым замыслом — сватовства княжны, и сделал это советник и эксперт профессор Желтяков. Коли так, то настоящей миссии пророчествующего старца никто не знает, и наверняка его засылают к Углицкой с другой целью, скорее всего, самой неожиданной, например, наладить таким образом прямой путь к либерее, символу Третьего Рима…

Предстояло все это остановить, прекратить, свернуть и своими руками погубить так ярко засиявшую мечту…

И, пожалуй, впервые в жизни он не знал, с чего начать и как это сделать, а. посоветоваться было не с кем. Он решил ехать в Холомницы и там, на месте, одним разом покончить с операцией, замысел которой, как кукушонок, выкормился в чужом, масонском гнезде. Билет уже был заказан, когда внезапно позвонил Ногаец.

— Генрих Сергеевич, я не могу объяснить, на! Клянусь, в рот! Но мой пассажир исчез, на, — докладывал он без мата и ругательств, от которых и сам старался отвыкнуть. — Мной был проверен весь состав, на, в том числе на почтово-багажный вагон и электровоз, на. Обнаружить его нигде не удалось, в рот. В результате опроса проводников и начальника поезда выяснилось, на, пассажира никто не видел.

— Какого пассажира? — Палеологов плохо понимал его правильную речь.

— Да этого долбаного кержака, на! — сорвался генерал. — Этого пророка недоделанного, в рот! Спрыгнул, на! А куда еще бы делся? Он с палкой ходит, на! Сам бы не прыгнул, в рот, кто-то помог.

Это было странно, казалось, Желтяков может теперь вести игру без всяких помех, но не смерть ли Землянова его остановила? И тоже пошла команда отменить операцию?

— Возвращайтесь в Москву, — приказал Палеологов.