рассасывалось обычно. Да, коли и не выходило ничего, то все равно девка себя сама винила — надо было сначала все об женихе разузнать получше прежде, чем приворот заказывать.

Между делом Бабура, разумеется, сама что-то шептала, нити черные плела, травы заваривала, зелье на волосья девке капала, губы медом мазала, калиновы ягоды давила — что уж там под рукой находилось, с тем и работала. Не было калины — клюкву или рябину смело брала. Иногда и плясала уж, если спина затекла от сидячей работы, и хотелось ногами подрыгать.

Таки методы изощренны сегодня Морице на пользу пошли. Три часа уж Бабура над ней шутки шутила, медом рожу да волосья обмазала — не понравились ей кудри желудевые, велела распрямить, чтоб натуру свою вернуть.

— А что он тебе дарил? — Бабура из чистого любопытства спросила.

— Да все! — выдохнула с жаром Морица.

— Пальцы давай загибай по очереди, перечисляй медленно, смотри ничего не упусти, — старуха уж велела.

— Солнце! Небо! Облака! — княжна взялась пальцы гнуть. — Ветер с южных морей! Зореньку ясную! Ночку звездну! Песню соловьиную! Сердечко свое!

Бабка уж моркву грызет, чтоб вслух не смеяться.

— Давай так, с другой стороны зайдем, — вмешалась уж. — Из того, чем на ярмарке торгують, припомни подарочки. Колечки там, мож, али бусы, платки, ленты, браслеты? — подсказывает.

— Да, разве любовью на ярмарке торгуют?! — возмутилась девка.

— Ну, да… Ну, да… — Бабура головой качнула. — Ну, хоть что от него ты в руках подержала?

Морица краской пунцовой залилась.

— Про уд у меня вопросов неть! — старуха вовремя завопила. — Про то уж не сказывай! Не надо мне таких ваших подробностей!

— Перышко он мне гусиное подарил, — наконец, хоть что девка вспомнила, челом просияла. — Волшебное перышко, сказывал, — коли, в ушке тем перышком покручу, сразу об своем ненаглядном и подумаю.

Морква закончилась невовремя, Бабура уж язык себе прикусила, чтоб в голос не хохотать. Взваром запила, успокоилась.

— Мож, он подвиг какой за-ради тебя совершил? Али избу, к примеру, построил? Ну, или хоть качель на радость навесил?

— Почто мне та изба? — Морица нахмурилась. — У меня у тятеньки дом такой, что за день не обойдешь. Не люблю я на качелях кататься, хотя уж у нас и качель резная есть. Повесят сызнова скоро, как весна настанет.

Призадумалась Бабура, что и спросить еще, не знает. Совсем уж сложный случай, добром та любовь не кончится — видит наперед.

— Мож, он песню тебе сложил? Колесо на потеху крутил, чтоб ты улыбнулася? — с третьего боку заходит. — Цветочки дарил? Леденцами угощал?

— Зачем мне те леденцы? — Морица возмущено спорит. — Мне и так в родительском дому землянику зимой приносят, да царь-ягоду с дальних краев летом везут. А песни я и сама слагать умею! Он мне столько всего… Солнце! Небо! Облака!

— Энто все ты уж упоминала, энто уже учлось, — Бабура важно палец вверх подняла. — Не повторяйся. Чай, не два же солнца он тебе подарил?

— Одно, как есть, — Морица хмуро согласилась.

Кабы не такая настойчивость, не такое сильное рвение к работе бабки Бабуры в тот день, пропала бы княжна Морица, как есть пропала.

А так, пока они судились-рядились, подробности выясняли, Прозор уж во весь опор в сторону Закатись-Горошков скакал. По пути, прямо на лету, как первое падение с лошади случилось, решил набрать еще отряд малиновых с золотыми…подковами что ли? Чтобы княжий тракт от снега расчищали, а ямы песком хоть засыпали.

Ворвался он в избу Бабуры очень вовремя. Пухом и перьями из подушки старуха девку уже поверх медов посыпала, но до самого конца ритуал приворотный не довела, — имя, в бересте царапанное, сжечь не успели. Черным дымом в небо не улетела пока та бесценна информация.

Выхватил Прозор бересту, краешек которой уж старуха запалила. Заглянул в буквицы.

«Звонило?!!» — прокричал беззвучно, да с такой силой, что охрип уж по-настоящему. Три дня потом не разговаривал.

Вывел ревущую Морицу из избы Бабуры на свежий воздух. Думает уж, как ее теперь в терем доставить. Лошадка-то у него одна, и второй раз по княжьему тракту скакать он не рискнет, да еще с девкой на боку. И так уж три раза в сугробы на обочине с головой нырял.

Вспомнил про платочки беленьки у себя в рукавах, начал отчаянно их об земь кидать. Два лебеденка да семь гусят получилося. Увидали они Морицу, медом обмазанную, перьями и пушинками облепленную, — за свою родню ближайшую посчитали. Прибились к ней со всех сторон, в воздух подняли, крылья расправили — полетели.

— В сторону Града правь главным гусем, — вслед княжне Прозор прошептал. — Следом за вами поеду!

Это ж надо было так голос сорвать неудачно. Расслышала она, или нет?

Опасное все же дело — без упряжи на гусях-лебедях летать, особенно не умеючи. Да уж не опаснее, чем с мудозвоном путаться.

Неспешно назад Прозор поехал. На обратной дороге до терема наказания для Звонило придумывал разные, всевозможные. Да, ничего так не выбрал — не нашлось достойной кары за все его провинности и прегрешения.

Глава 74. Подкова на счастье

Уж на что спокойным, добрым да разумным слыл князь Владивой в кругу семьи, да и он на этот раз бушевал пуще бури морской.

Не простил Морице последней выходки. Уж сколько слез мать из-за нее пролила, за три денька на десять лет Рогнеда постарела. Залегли морщинки на лбу глубокие, да больше не разгладятся. А на сердце раны какие? Никому того не видать, а он все чувствуют, боль жены разделяет.

Любит князь Рогнеду свою, никому не позволит ее обижать, даже родным детушкам.

Любовь Морицу обуяла? Отлично! Свадьба через неделю. За кого замуж пойдет? Да, за скомороха!

Чтобы поближе к народу держалась, не срывалась в неведомы дали своих баллад, по колдушкам не бегала, по амбарам с мудозвонами не терлась — себя да семью не позорила.

Сказал князь — как отрезал. И не своротить его ничем. Объявили уж народу, что