талитом головы покроют… – заскрипели половицы, Исаак закряхтел, но не проснулся:

– Лейзеру надо поднять мою фату, перед свадьбой, – Фаина вцепилась в подлокотники кресла, – мы друг друга неделю не видели, как положено… – трещали свечи. В полутьме каморки рыжие волосы девушки отливали золотом:

– Нельзя ее трогать, – Лейзер осторожно коснулся ткани, – только в конце лета все случится. Пусть она отдохнет, пусть оправится, любовь моя… – ее голубые глаза блестели слезами. Реб Яаков напевно говорил благословение из Торы. Лейзер вспомнил о кольце, в кармане потрепанного пиджака:

– Базарное, совсем простое. Я еще подарю ей самое красивое кольцо. Она мне поверила, она всегда будет рядом. Мы доберемся до Израиля, привезем туда мальчика и наших детей… – жениху полагалось молчать, но Лейзер ничего не мог поделать:

– Никто не услышит, даже ребецин… – он наклонился ниже, – я это повторю, много раз, каждый день, но я хочу, чтобы Фейгеле узнала это сейчас… – Фаина поймала легкое движение его губ:

– Я тебя люблю… – длинные ресницы дрогнули, она смотрела только на Лейзера:

– Я тебя тоже, – выдохнула девушка, – тоже, милый.

По затоптанному полу общего вагона поезда «Ташкент-Новосибирск» ветер носил пепел, раздавленные окурки, косточки ранней черешни. Ребята, устроившиеся на полках у туалета, наигрывали на гитаре. Проводник прислушался:

– Песня хорошая, я такой не слышал… – студенты, будущие геологи, сели на поезд в Ташкенте:

– Мы из Новосибирска, из Свердловска… – объяснили проводнику ребята, – мы ходили в поход, в Узбекистане… – звенели струны:

– Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза… – кто-то зевнул:

– Средняя Азия, это ерунда, словно в Крым съездили. Надо отправляться в серьезное путешествие, на Северный Урал, за Полярный круг… – парень понизил голос:

– В места, куда не ступала нога ученых. Вы слышали, например, о плато Маньпупенер, о горе Ортотен… – проводник понятия не имел, о чем говорит студент:

– Они геологи, им положено такое знать. Наверняка, будут искать полезные ископаемые… – он подмел угольную крошку, вокруг пыхтящего титана. Вагон покачивался на стыках, пассажиры храпели, вспыхивал огонек папироски:

– Пусть в тамбуре курят, как положено… – недовольно подумал железнодорожник, – с нами ребенок едет… – бедно одетая пара, с младенцем и потрепанным чемоданом села в поезд в Алма-Ате. Проводник понял, что перед ним муж и жена:

– Странно, у них ребенок, а они друг от друга глаз не могут отвести… – провожали пару пожилые люди:

– Наверное, ее родители, – решил проводник, – старушка ее обнимала, целовала… – кроме чемодана, при паре имелся саквояж. Проходя мимо их полки, проводник, краем глаза, увидел набор инструмента:

– Они не по-русски между собой говорят, – задумался он, – евреи, наверное. Ерунда, что евреи только торгуют. Достаточно на его руки посмотреть… – он заметил большие, натруженные руки мужчины:

– Выглядит он пожилым, из-за седины, но ему нет и сорока. Он сидел, я по глазам его понимаю. Жена у него хорошая, повезло мужику…

Невысокая, голубоглазая женщина, в туго завязанном платке, расстелила на полке чистую салфетку. Из бумажного свертка появились свежие лепешки, румяная куриная ножка, вареные яйца и алые помидоры. Усадив мужа, она достала из чемодана стаканы и цибик чая:

– Со своей посудой ездит, – уважительно подумал проводник, – аккуратная женщина… – билеты, вернее, билет у пары был до Барнаула. Они делили полку, однако бородач, уложив жену с ребенком спать, обосновался в тамбуре, под тусклой лампочкой. Не снимая кепки, мужчина перелистывал затрепанную книжицу:

– Надеюсь, он, хотя бы, на ночь присядет на полку, – озабоченно подумал проводник, – до Барнаула еще сутки… – бородач ехал с плацкартой, как выражались в кассах, без места.

Ребята, убрав гитару, затихли. Проводник уловил младенческий плач. Откинув серую простыню, Фаина быстро расстегнула платье. Исаак не успел, как следует, разреветься. Девушка повела носом:

– Надо его помыть, перепеленать. До Барнаула пеленок хватит, а в городе мы снимем комнатку, с кухней, в частном секторе… – Лейзер вез с собой набор сапожника:

– Мы не пропадем, – весело сказал он Фаине, – любая мастерская мне обрадуется. Так легче соблюдать субботу, отмечать праздники… – муж хотел к осени добраться до Биробиджана. Фаина вздохнула:

– Неизвестно, найдем ли мы родню, но там, хотя бы, вокруг евреи, люди говорят на идиш…

На пышном вокзале Алма-Аты, Фаина, прячась за Лейзера, избегала встречаться взглядом с милиционерами. Она была уверена, что щит с ее фото никуда не делся. Ребенка несла ребецин Хая-Голда:

– Не делся, – угрюмо подтвердил муж, вернувшись из ларька с папиросами, – надо быстрее убираться отсюда… – сейчас, за двести километров от Алма-Аты, Фаина позволила себе выдохнуть. Оставалась железнодорожная милиция, однако девушка надеялась, что мелуха, по выражению ребе Яакова, не обратит внимания на общий вагон:

– Все равно, милиции не избежать, – горько поняла она, – Лейзер не останется только сапожником… – в подкладку чемодана Фаина зашила конверт с ктубой и тетрадным листком, в клеточку. На идиш и святом языке, рав Яаков Браверман подтверждал, что Элиэзер, сын Авраама Бергера, является раввином и учителем, в народе Израиля. Фаина вспомнила:

– Лейзер считает, что он еще мало знает, для звания раввина, но он скромный человек. Он не сможет жить незаметно, – поняла девушка, – он начнет собирать людей на молитву, на седер Песах, он будет печь мацу и писать мезузы. Пергамент и чернила у него с собой. Он умеет забивать птицу, знает, как делать обрезание… – муж, спокойно, сказал:

– Смиху мне дали не затем, чтобы бумага на стенке висела, милая. Мы обязаны быть рядом с евреями. Пусть не в Израиле, в галуте, но кто о них позаботится, кроме нас… – Фаина погладила мальчика по голове:

– Мелуха такого не потерпит. Но что делать? Есть евреи, они должны где-то молиться, это заповедь… – Исаак посапывал, она зевнула:

– Лейзер учит Мишну, с комментариями рава Судакова покойного, в честь родителей Исаака… – они не знали, что случилось с отцом и матерью мальчика, но Лейзер объяснил:

– Вряд ли они живы, милая. Положено читать Мишну, в память о них… – борясь с желанием закрыть глаза, Фаина услышала осторожные шаги:

– Спи, любовь моя, – ласково сказал Лейзер, – спи, пожалуйста. Давай мне малыша… – он впервые взял Исаака на руки:

– На обрезании он лежал у меня на коленях… – мальчик, недоуменно, пискнул, – от меня табаком пахнет, ему такое не понравится… – Лейзер, примерно, знал, что надо делать:

– К холодной воде он привык… – он подмыл мальчика в гремящем туалете, – но надо его перепеленать, успокоить… – Исаак, обиженно, плакал:

– И пеленки надо простирать… – удерживая одной рукой ребенка, Лейзер возился с тряпками, – только куда их повесить… – дверь туалета приоткрылась, кто-то повел фонариком:

– Идите в мое купе, товарищ, – позвал пожилой голос, – отдохните, с малышом… – проводник забрал у Лейзера мокрые пеленки:

– На титан повесим. До пяти утра идем без остановок, а к той поре все высохнет… – Лейзер что-то, смущенно, пробормотал, проводник отмахнулся:

– Я к приятелю загляну, в соседний вагон. Сидите, не будете же вы три часа по вагону бродить… – в крохотном купе Исаак успокоился. Светлые прядки волос выбивались из-под чепчика, голубые глазки мальчика сонно моргали:

– Фаина говорит, что он улыбается. Ему всего три недели, а он улыбается. Наш сыночек, наш Исаак… – ребенок сморщил изящный нос, на щеке появилась ямочка. Исаак смешно чихнул, Лейзер прижал его к пиджаку:

– Видишь, какой хороший человек нам встретился, сыночек. Спи, милый… – шепнул он, – я тебе песенку спою. Скоро тебе три года исполнится, мы тебя пострижем, я тебе покажу буквы. Выучим с тобой Тору, примемся за Мишну, за Талмуд. Спи, Исаак Судаков…

Постукивали колеса, уютно похрапывал мальчик. Лейзер, вполголоса, мурлыкал:

– Рожинкес мит мандлен, шлоф же, Ицеле, шлоф…

Часть четвертая

Британия, декабрь 1958 Лондон

Трубку телефона подняли, девичий пальчик покрутил диск:

– Ее величество сама звонила из Бристоля в Эдинбург… – восторженно сказала девочка, – теперь больше не нужен оператор. Достаточно набрать код… –