братья-социалисты! Мужайтесь! День справедливости и освобождения угнетенных всего мира близок. Навсегда братски Ваш

М. Горький

Отель Бельклер.

370

В РЕДАКЦИИ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ГАЗЕТ

Начало [середина] апреля 1906, Нью-Йорк.

Я думаю, что эта некрасивая выходка против меня не могла исходить от американцев, мое уважение к ним не позволяет мне заподозрить их в недостатке такта по отношению к женщине. Полагаю, что эта грязь инспирирована кем-либо из друзей русского правительства.

Моя жена — это моя жена, жена М. Горького. И она, и я — мы оба считаем ниже своего достоинства вступать в какие-либо объяснения по этому поводу. Каждый, разумеется, имеет право говорить и думать о нас все, что ему угодно, а за нами остается наше человеческое право — игнорировать сплетни.

371

И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Середина апреля [начало мая] 1906, Нью-Йорк.

Дорогой Иван Павлович!

Посылаю рукопись моего реферата об антисемитизме, — если найдете интересным — издайте брошюру. Я, кажется, продам его для издания здесь на еврейском и английском языке за 5000 дол., а Вы катайте на русском, немецком, французском — повторяю, — если найдете достаточно интересным.

Прилагаемое письмо имеет как бы характер отчета, и его следует возможно скорее отправить в Россию, ЦК — Никитичу.

Из него Вы ознакомитесь с нашей — здесь — жизнью.

А мне писать — некогда.

Анатоль Франс прислал письмо хорошее, но пустое. Мое письмо к нему не напечатано, не знаете?

Жму руку Вам и К[атерине] И[вановне].

А Р[оман] П[етрович] напрасно обижается — сказать ему то, что я сказал, я имел право. А он, — если он товарищ не на словах, — должен был объяснить мне, в чем дело. Партийная дисциплина для всех одинакова. Если я подчиняюсь ей — почему же не подчиниться и Абрамову, хотя бы он был гений? С письмом все-таки вышло опоздание. Вы объяснили его. Мог бы это сделать и Р. П., если Вы хворали.

А как теперь Ваше здоровье?

Напишите!

Нью-Йорк —

Штатен Айланд Staten Island

M-r Джон Мартэн — D. Martin.

Жму руку. Все кланяемся.

А.

Пожалуйста, И. П., прилагаемое письмо на имя Ек[атерины] Пав[ловны] переложите в другой конверт, пошлите в Ялту на имя доктора Александра Николаевича Алексина, дача Ширяева, для Е. П. Пешковой.

372

Л. Б. КРАСИНУ

Середина апреля [начало мая] 1906, Нью-Йорк.

…Теперь, когда дело налаживается, могу дать нечто вроде отчета.

Встретили меня здесь очень торжественно и шумно, в течение 48 часов весь Нью-Йорк был наполнен различными статьями обо мне и цели моего приезда. Застал я здесь Чайковского и Шидловского, — первый — Вы знаете кто, второй — был антрепренером «бабушки» и с той поры околачивается здесь. Сии два господина попросили меня дать им немедленно свидание. Дал. Заявили, что они тут устроили «комитет знаменитых американцев для помощи русской революции» — понимай — с.-р’ам. (В компании с ними я нашел эста Сибуля, того, который был делегатом из Нарвы на конференции в декабре. Малый — мягкий и болезненный. Чайковский, пользуясь этим, затуркал его.) Предложили мне «работать» вместе, а для дележки заработанных денег выбрать американца. Я отказался наотрез. В тот же день познакомился с «комитетом», в него входил М. Твэн и несколько крупных капиталистов. Фактическим распорядителем среди них являлся Чайковский. Партия с.-р. в их глазах была всем, а с.-д. — не существовали. Ка митингах он говорит о с.-д. все, что угодно, кроме правды. Скверно говорит. Положение дел было таково, что мне оставалось только соединиться с ними, дабы везти их на своей шее. Но здесь случилась одна ошибка, которую — я не знаю, кто сделал. Заочно благодарю его.

Газета «Уорлд» поместила статью, в коей доказывала, что я, во-первых, — двоеженец, во-вторых — анархист. Напечатала портрет моей первой жены с детьми, брошенной мною на произвол судьбы и умирающей с голода. Факт — позорный. Все шарахнулись в сторону от меня. Из трех отелей выгнали. Я поместился у одного американца-литератора и ждал — что будет? Мои спутники раскисли. В газетах начали говорить о необходимости выслать меня из Америки. Однако лучшие и наиболее влиятельные газеты — «Трибун», «Таймс», «Н.-Й.-Геральд» — молчали. Тоже и «Америкен», куда я порядился написать 15 статей о России. Надо жить. Нас — четверо, а здесь считают на доллары. Предпочтение, данное мной «Америкену», раздражило другие газеты, и они начали лягаться.

Явился Чайковский и спросил, не хочу ли я теперь работать вместе? Мне не захотелось. «Комитет» развалился. Причины сего были таковы — как говорят его члены: 1-е — американец — моралист, он не даст денег двоеженцу. 2-е — в русском посольстве, помимо двоеженства, есть еще кое-что против меня. Так, напр[имер], известно, что я и М[ария] Ф[едоровна] украли 15 000 000 у С. Морозова и убили этого бедняка. 3-е — Чайковский вел и ведет себя в комитете по отношению ко мне так, что американцам стало ясно: в России есть партии, а между ними — раздор. Американцы желали бы помочь революции, но они не хотят помогать партиям. Поэтому — все кончено.

Итак — комитет погиб. Чайковский предложил мне объявить себя социалистом и выступать на митингах рабочих с ним вместе. Но он уже окончательно надоел мне. В то время я начал составлять свой комитет. Бунд, узнав, что дело идет успешно, выписал из России Максима. Сей зверь весьма раздут здешними газетами, и когда он приехал, то быстро погиб, ибо оказался несколько глуп. Проникнуть в среду буржуазии уже стало трудно — вдруг окажется, что у всех русских революционеров по две жены? А посему Чайковский и Максим навалились на русских рабочих и евреев. И я. Первый митинг дал 1200 дол[ларов] чистого. Потом стали присылать чеки для меня. Второй держу 4-го в Провидансе, 6-го — Бостон, до 12-го — 3 мит[инга] в Филадельфии, 12-го в Нью-Йорке — взяли самый большой зал, на 10 т[ысяч] человек. Потом еду в Чикаго и т. д. Очень помешало Сан-Франциско и крах одного банка, занявшие внимание газет дня на три.

В комитет мой входят: проф. Гиддингс, автор социологии — переведенной на русский язык, проф. Мартэн, очень популярный во всех классах социалист-фабианец, некий финансист, фамилию коего выговорить я не могу, глава синдиката пневматических фабрик и прочие люди разных рангов, числом до 50. Стараются они весьма, и толк от них будет большой, но для этого мне нужно остаться здесь до осени и говорить по-английски. Первое я, конечно, сделаю, второе — попробую. Пока же стараюсь занять у комитета т[ысяч] 50