Пожертвования из милосердия представляют столь же мрачную картину с точки зрения эмоционального отвержения и жестокости материального мира. Франк подчеркивает тот факт, что страны типа Соединенных Штатов вносят приблизительно 100 миллиардов $ в год на нужды благотворительности. Однако, если пристальнее взглянуть на эту проблему, то картины великодушия будут далеко не равноценными. В некоторых странах, наиболее заметно это явление в Великобритании, есть обратная корреляция между объемом пожертвований и уровнем богатства: наиболее богатые дают относительно мало. В Великобритании приблизительно 30% семейств вносят вклады в благотворительность, и большинство этих пожертвований — весьма незначительны. В Соединенных Штатах почти 50% всех благотворительных пожертвований поступает церкви, причем именно той ее ветви, к которой принадлежит даритель. Такой вклад можно считать эгоистичным, потому что прихожане получают возмещение за свои подарки.

Донорство костного мозга обнаруживает сходную тенденцию. Мировой обзор доноров костного мозга 2003 года представляет широкий диапазон людей, жертвовавших свой костный мозг нуждающимся, причем среди доноров только 3 австрийца, но 3 миллиона американцев. Хотя я не мог найти никакой статистики о количестве людей, которые сначала выражали желание помочь больным, а затем отказывались, ясно, что сайты, призывающие людей стать донорами костного мозга и составляющие их списки, не могут решить эту проблему; то же касается и доноров органов. Хотя люди испытывают удовлетворение, пожертвовав некоторую сумму из милосердия или вернув бумажник потерявшему его, и чувствуют себя плохо, не сделав этого, большинство игнорируют напоминания или объявления с просьбой о благотворительных вкладах, а многие возьмут себе деньги из кошелька, найденного на улице. Результаты сравнительного исследования ответов, касающихся обнаружения собственности другого человека, показали, что японцы — жители Токио, намного более вероятно, возвратят собственность, чем американцы, живущие в Нью-Йорке[282]. Японская юридическая система предусматривает денежные поощрения тем, кто возвратит потерянные вещи, и карательные меры для тех, кто их присваивает.

Я не сомневаюсь, что в отсутствие нравственно релевантных эмоций эгоизм было бы трудно обуздать. Я также соглашаюсь с Франком, что традиционное экономическое представление об особенностях нашего вида ошибочно, и именно включение эмоций объясняет, почему мы иногда щедры и часто склонны к сотрудничеству. В чем я действительно сомневаюсь, так это в оптимистичном убеждении Франка, что эмоции способны гарантированно спасти нас от искушения приобрести большее материальное богатство. Мы — гибридная разновидность, потомство Homo economicus и Homo reciprocans. Скорее часто, чем редко, мы уступаем эгоистичному искушению. Мы не лучший вариант такого гибрида. Как проницательно указал Герман Мелвилл, «это весьма распространенное заблуждение некоторых недобросовестных, склонных к неверию, эгоистичных, беспринципных и безнравственных людей предполагать, что верующие люди, или доброжелательно-сердечные люди, или просто хорошие люди знают недостаточно, чтобы быть недобросовестными и эгоистичными, знают недостаточно, чтобы быть мошенниками»[283].

Каждое общество основано на совокупности неофициальных норм и часто необъявленных ожиданий того, как люди должны вести себя. Во всех обществах имеются, по крайней мере, две нормы альтруистического поведения: помощь людям, которые не могут помочь себе сами, и возврат добра (благ) тем, кто помог тебе в прошлом. Первая форма представляет норму социальной ответственности, вторая — норму социальной взаимности. Взаимность следует за полученной ранее пользой, в то время как ответственность начинается с нулевого уровня, без ожидания, что приносимая помощь будет когда-либо возвращена. Социологи, как правило, считают, что эти нормы выучены, внедрены в сознание человека личным опытом и наблюдениями за третьими лицами. Помощь другим и возврат оказанного благодеяния приносят похвалу и хорошие чувства, в то время как равнодушие и нарушение своего слова вызывают критику и недобрые чувства. Вместе эти переживания учат нас добродетельной жизни[284].

Эти представления поддерживаются данными целого ряда наблюдений. В частности, старшие дети в большей степени, чем младшие, склонны помогать другим, для них более характерны ответственность и взаимность. Например, в одном исследовании экспериментатор читал истории детям в возрасте от пяти до десяти лет. В каждой истории ее герой, ребенок, либо помогал, либо не помогал тому, кто нуждался в помощи (например, другому ребенку, у которого нет игрушек), или тому, с кем ранее сотрудничал. Старшие дети выше оценивали помощь в тех ситуациях, где делался упор на ответственность, по сравнению с ситуациями, где преобладала взаимность. Они также были более склонны, чем младшие дети, помочь тем, кто в прошлом им не помог. С возрастом нормы ответственности, кажется, доминируют над нормами взаимности. Эти возрастные изменения совместимы со структурной моделью Колберга. Это дает основание считать, что маленькие дети придерживались конкретных эмпирических правил, тогда как старшие дети, благодаря своему опыту, больше внимания уделяли поддержанию социального порядка.

То, что образцы помощи изменяются в процессе развития, не вызывает сомнений. Неясным остается другое: являются ли опыт и обучение единственными причинами таких изменений и как опыт формирует эти образцы в поведении ребенка? Например, не исключено, что возможности развивающегося ребенка рассуждать о морали изменяются благодаря способностям, которые не имеют прямого отношения к этой сфере личности. Как упоминалось ранее, наряду с моральной способностью, развиваются и другие способности ребенка. Он учится понимать мысли и желания других людей, начинает отличать преднамеренные действия от случайных, строить планы на будущее и детально восстанавливать события своего прошлого. Ни одна из этих способностей не является специфической для сферы морали, но они, конечно, включаются в процесс порождения моральных суждений и попыток оправдать их. Некоторые из этих способностей, в частности способность приписывать другим людям верования и желания, отчасти определяются темпами биологического созревания, которое практически не зависит от опыта. Детей специально никто не учит распознавать психические состояния друтого человека. Эта способность формируется спонтанно и стихийно, ее формирование больше напоминает развитие у детей способностей наблюдать и слушать, в отличие, например, от способности к усвоению таблицы умножения.

Другая интерпретация развития моральной способности ребенка состоит в том, что наша моральная способность связана с медленно протекающими процессами созревания. В упомянутых выше исследованиях детские суждения о достоинствах чьего-либо альтруистического поведения во всех возрастных группах были наиболее последовательными, когда сравнивались с их собственным альтруистическим поведением в тех же самых контекстах ответственности и взаимности. Еще раз подчеркнем, что компетентность в оценке альтруистического поведения обнаруживает одни особенности, тогда как альтруистически ориентированное поведение — другие.