Марго шла по улице легкая и опустошенная.

Второй раз за какие-то несколько дней мир Марго переворачивался. И, наросты, приросшие к телу, к уму, к сознанию, из реальных весомых форм превращались в пыль, в дым, в ветер, в запах, становясь воспоминанием раньше, чем исчезало настоящее.

Солнце уже опустилось за крыши, но асфальт еще источал тепло. Ноги сами привели Марго на Сакре-Кёр. На террасе кафэ было довольно людно. Туристы, уставшие за день мотаться по красотам; парижане, забежавшие после рабочего дня поболтать с приятелем(ницей) теплым весенним вечерком. Быть парижанином — само по себе большая удача. Другие платят, чтобы приехать сюда и побродить по улицам, а ты — пожалуйста — забежал себе после работы и любуешься на все эти архитектурные красоты, которые созданы кровью и потом для бессердечных Людовиков, Филиппов, разных там Наваррских и прочих кровопийц. Людовики и Филиппы умерли, а на красоты любуются и через сотни лет. А если бы они накормили досыта бедных французских крестьян и ремесленников, не обдирали их непосильными налогами, то сейчас парижане любовались бы на истлевшие халупы. Вот так. Современники хотят демократии, а потомки любуются на плоды тирании. Сталин гноил в лагерях, зато построил дома, которые до сир пор предпочитают хрушевским.

Можно ли решить эту проблему — жить в домах, которые построил тиран, но при демократии?

Мар вздохнула, расчиталась за пиво и побрела дальше. Как в Питере. Опять бесцельные походы и шатания. Видно, это ее судьба — бродить по городам и улицам. Быть бродячей монашенкой, цынанкой. И от сознавания этой судьбы у Марго внутри становилось печально и мятно, будто она накурилась сигарет с ментолом.

И еще она подумала, что роботы — это не блезнь и не инопланетная инфекция. Робот — это новая вера. Просто люди такие твари, что способны измениться от какой-нибудь веры настолько, что поменяется группа крови, форма черепа, а то и количество хромосом.

Может, и правда она — летала?

Раз столько людей говорят об этом. Но как? Как она это делала — ей неведомо. Много неведомого происходило с ней в этой жизни. Кто знает — зачем? Может быть, все эти истории — плод гормонального всплеска и все пройдет чуть позже?

Все будет просто и понятно — Марго будет ходить в «Голем», получать мани на счет в банке, жить в не очень большой, но чистой и добротной квартире, может быть, она даже заведет себе ребеночка (или двух) от Андрэ. Да. Конечно, от Андрэ. Ни в коем случае не от Поля.

Андрэ красивый и умный.

И дети у нее будут красивые и умные. И они не будут смотреть на нее осуждающими глазами. И не будут спрашивать, как жить и зачем. Андрэ — не спрашивает. Это не его тема.

Они будут вместе (с детьми) ездить на выходные в Голландию или в Ницу. Без Андрэ. Андрэ в доме не нужен. От мужчины в доме только беспокойство и никакого толку. А Андрэ? С годами ему надоест летать на самолете под мостами и шляться по дискотекам. Он будет приезжать к ней и забирать на выходные своих детей, потому что следующее поколение (следующий экипаж Земли, который сейчас только ходит в школу) будет подпирать Андрэ в спину, будет наступать ему на пятки, считать Андрэ отвратительным мешающим хламом — так же, как Марго сейчас недолюбливает тех, кто старше ее на десяток лет. Она рассчитывает получить от них то, что получают от родителей — помощь, а они еще не готовы с ней делиться. Они еще сами не все устроили в своей жизни! Да это они — Поль, Жак, Лео, Валерий, а возможно и сам Андрэ.

Да. Но постепенно Андрэ поймет, что ничего лучше уже в жизни сделать нельзя. Что не осталось никаких врагов, а есть только обстоятельства, выбранные им изначально. И тогда он захочет быть для кого-то умным и непререкаемым авторитетом. И он вспомнит, что у него есть дети. Будет приезжать к ним и брать на выходные. Показывать им зверей в зоопарке, клоунов в цирке, глотателя шпаг около Помпиду… что там еще?

А Марго будет оставаться одна и заниматься всякими глупостями — бродить по улицам, собирать странные стеклышки и загадывать на номера домов или цвета машин.

И все они будут думать, что они — роботы.

Круто! Почему нет?

Стрельцова открыла глаза и увидела потолок. Потом на фоне потолка появилось лицо Эдика. Лицо улыбнулось, и губы Эдика что-то сказали… Но что? Катька не поняла. Она медленно возвращалась из несуществования.

Эдик исчез, а через некоторое время в поле зрения появился стакан с чаем, и Катька принялась его хлестать. Она выпила один стакан. Потом еще, и смогла сесть и увидеть, что находится она в комнате Эда, а совсем не в своей.

— Мы трахались? — начала Катька с главного.

Эдик заржал.

— Нет. Опять тебе не повезло, — ухмыльнулся он. — Ты не могла сказать даже «мяу». Согласись, глупо было бы иметь секск с человеком, который потом не мог бы ничего вспомнить. Согласна?

— Да, — хмуро сказала Стрельцова и поплелась в душ отмокать.

Эд не мешал ей. Он занимался чем-то своим.

Стоя под душем Стрельцова вспомнила, как вылетела из номера лабухов после безобразной друки. Плесень хотел восполдьзоваться тем, что они надрались и осуществить со Стрельцовой ритуальное совокупление, но Катька даже в пьяном до совести виде, не смогла переступить через свои убеждения.

«Прохладная водичка — то, что надо!» — подумала она приходя в себя.

Из номера лабухов она покатилась к себе, но почему-то передумала и ввалилась к сонному Эду с тем, чтобы выяснить наконец.

«Вообще-то! Да он или нет? В конце концов!» Она так и не поняла, что он ответил ей на ее конкретный вопрос, потому что следующее воспоминание было еще хуже: оно запечатлело Стрельцову в согбенном виде над унитазом. Потом были пьяные рыдания, какие-то жуткие откровения…

У-у-у! Катька залилась краской и сильно задумалась, как она теперь посмотрит Эду в глаза.

Но ей не пришлось этого решать, потому что Эд появился сам. Одетый. И, заглянув за занавеску, присел на край ванны.

— Ну что? Живая? — спросил он у мокнущей в воде Катьки.

— М-м-м… — промычала та и потупила глазки. — Чего ж я так нажралась? Фу! Как мне стыдно!

— Потому что с уродами пила. С уродами всегда так. Все, что не сделаешь, все будет по-уродски.

— Блин! — Катька встрепенулась. — А сегодня же работать! Йопэрэсэтэ! — и подняла на Эда умоляющеи глаза. — Ну сделай что-нибудь! Спаси меня как-нибудь! Ты можешь, я знаю!

— Надо бы, конечно. Наказать тебя, — сказал Эд. — Но тебе и так не здорово я думаю. Но тебе придется сделать нечто, чего ты никогда не делала. Ты готова?

— Да! Я на все готова! Что как-то по-особому секс делать?

Эд опять заржал.

— А кроме секса у тебя есть мысли? — он встал и собрался уходить. — Вылезай и приходи в комнату. Можешь не одеваться.

Через пять минут Катька лежала уже вся утыканная серебряными иголками и наблюдала странную картину: в воздухе перед ее глазами мельтешили какие-то серебристые иголочки, собирались в струи и через иголки воткнутые в ее тело Эдом, проникали под кожу мятным серебристым ветерком.