— То есть ты мог бы спокойно позволить ему сделать это?

— На тот момент сопротивление не имело смысла. Он значительно сильнее меня.

— Значит, ты сдался без борьбы?

— Я уже говорил тебе, Клемент, что он мог убить меня или заказать убийство в любое время. Такая возможность у него есть и сейчас. Только мне думается, что ему это уже не нужно. У него артистическая и даже благородная натура. Питер предпочел подвергнуть меня символическому наказанию. Оно свершилось. Он весьма выдающаяся личность.

— Так ты встретишься с ним снова, ты пойдешь на его вечеринку?

— Ты же знаешь, что я давно не хожу на вечеринки. А теперь, прошу тебя, уйди, ладно, мой милый? Тебе, как привилегированному зрителю, удалось увидеть финал, я надеюсь, довольно странной драмы, о которой, как мне представляется, ты никогда не будешь распространяться. Давай же навсегда распрощаемся со всей этой историей. Прошу, уходи.

Клемент продолжал сидеть, упираясь локтями в стол.

— Но как же быть со мной? — спросил он.

— А что, собственно, с тобой?

— Вы забыли обо мне. О боже, я совершенно растерян… ты говорил, что я должен был следить за его аргументами, но я не мог уследить. Он рассуждал о прощении?

— Примерно.

— То есть он помиловал тебя?

— Топорное выражение.

— Но как же быть со мной?

— Да что, собственно, с тобой-то?

— Я думал, что он спорит не только ради своих, но и ради моих интересов.

— Полагаю, он пришел к выводу, что ты и сам вполне способен позаботиться о себе и разобраться со своим собственным делом любым удобным тебе способом.

— Ты что, специально запутываешь меня?

— Я пытаюсь слегка прояснить для тебя ситуацию, но если тебе это не нужно, не бери в голову… лучше просто уходи.

— Лук, пожалуйста, скажи мне… наконец… ты хотел убить меня?

— Нет, конечно нет. Теперь уходи. И давай навсегда предадим это дело забвению.

Клемент встал. У него закружилась голова, и он подумал, не потеряет ли опять сознание. Где же он оставил пальто? Ах да, в прихожей. Он медленно направился к двери. И, когда дошел до нее, вдруг услышал голос Лукаса:

— Подожди минутку. Я скажу тебе кое-что.

Клемент обернулся.

— Что?

— Я прощаю тебя.

— Что?..

— За все те страдания, которые ты причинил мне в детстве, я прощаю тебя.

— Ох… спасибо тебе…

— А теперь убирайся.

— Maman, пожалуйста, мне нужно уходить, я обещал Алеф, что заеду повидаться с ней до ее отъезда с Розмари.

— Она пропустит шикарную вечеринку!

— Да пропади пропадом эта вечеринка!

— Так мы же все приглашены.

— Скажи лучше, когда ты уезжаешь в Париж?

— Ни в какой Париж я не уезжаю. Я остаюсь здесь.

— Ты не можешь остаться здесь, мы свихнемся!

Уже две ночи Харви спал на полу, между разложенной кроватью и дверью в ванную комнату. Мать упорно не разрешала убирать в шкаф складную кровать, в итоге ложе загромождало комнату целыми днями. В разложенном виде кровать занимала почти все жилое пространство от входной двери до ванной комнаты, оставляя лишь узкую свободную полосу пола. Заснуть Харви не удавалось. Он лежал на спине, слушая тихое похрапывание матери и удрученно размышляя о том, какой ужасной становится его жизнь. Его словно вытесняли из этого мира. Два последних дня Харви прямо с утра уходил заниматься в районную библиотеку, но смог лишь продолжить чтение первой части «Promessi Sposi», которая уже начинала надоедать ему. Он «отправился в магазин» за продуктами, но принес дешевое белое вино, отказавшись покупать шампанское даже на деньги матери. Тем более что Джоан продолжала твердить о своем безденежье. Харви зашел в банк, снял немного денег, не осмелившись спросить, какой остаток у него на счете. Не мог он больше и Эмиля просить оплачивать его разъезды на такси. Он надеялся, что Клемент и Лукас продолжали класть деньги на его счет. Но что, если они забыли или Лукас, допустим, решил прекратить эту благотворительность? От Беллами, конечно, нельзя было ожидать поддержки. Харви не верил в историю безденежья матери. Как же ему теперь избавиться от нее? Никого, похоже, не вдохновляла идея помочь ему. Что будет, если Джоан заболеет? Живет она, по всей видимости, исключительно на белом вине и апельсинах. Валяется на кровати в старой пижаме, которую, как представлялось Харви, он помнил с далекого детства, и бросает апельсиновые корки куда попало, на кровать или на пол. Он уже видеть не мог, как мать, точно животное, пожирает эти апельсины. Харви занялся уборкой и мытьем квартиры. Только эта деятельность приносила ему удовлетворение. Он вымыл ванну, вымыл даже окна. Два предыдущих дня, притаскивая домой после возвращения из библиотеки пакеты с вином, апельсинами, банками с фасолью, пачками равиоли, упаковками макарон с тертым сыром, он обнаруживал пустую квартиру. Кровать оставалась в разобранном виде, из-под одеяла выглядывали пеньюар или пижама, а из открытого чемодана матери торчал беспорядочный ворох одежды. Единственный одежный крючок в его квартирке находился на двери. Оба раза мать возвращалась около девяти вечера. Чтобы позлить ее, Харви не спрашивал, где она была. К тому же оба вечера они слишком быстро пьянели от выпитого вина. Неужели отныне ему придется вести такой странный образ жизни? Он уже казался установившимся режимом. С тех пор как Харви волей-неволей пришлось переехать к матери, он перестал бриться. Почему? Было ли это началом долгого периода лишения свободы во имя искупления, во время которого ему суждено отрастить бороду? Алеф однажды заметила, как красиво он выглядел бы с золотистой бородой, прямо как героический викинг. Харви не нравились бородачи. Вероятно, засилье в ванной сильно пахнущей косметики Джоан заставило его почувствовать, что незваный гость здесь именно он. На собственное отражение в зеркале Харви старался вообще не смотреть. Он аккуратно складывал наряды матери, включая ночную одежду и нижнее белье. Присаживаясь на край кровати, он съедал ложкой половину маленькой упаковки макарон с сыром. Есть ему не хотелось. Нога продолжала болеть. Он ложился на кровать и таращился в потолок. В первый день Харви позвонил в Клифтон, но застал только Мой, которая пролепетала какую-то невнятную бессмыслицу. В общем, как обычно, «пребывала в одном из своих трансов» — так раньше говорил Беллами. На второй день он позвонил еще раз и застал Луизу, которая предупредила его о неумолимо надвигающемся отъезде Алеф.

— Заходи завтра утром, — сказала Луиза, — Алеф хочет увидеться с тобой до отъезда, она уезжает около одиннадцати, а сегодня носится как угорелая.

Тогда Харви решил, что надо как-то убить время, и подумал, не съездить ли ему к Беллами в ту жуткую каморку, но с содроганием отверг эту мысль. Беллами жил в грязи. Да и эта квартира, несмотря на старания Харви, не отличалась чистотой, вещи его матери были не первой свежести, в кровати валялись апельсиновые корки, он не мог заставить себя побриться, даже с трудом заглатывал пищу. Когда настало утро третьего дня, он ввязался в ужасную, отнимающую много времени перебранку с матерью.