Хрущев, намекая на национальный советский спорт, вел себя и говорил как гроссмейстер. Когда США усилили военное давление в Берлине, он выдвинул Конева. «Говоря шахматным языком, – сказал Хрущев, – американцы пошли пешкой, а мы, защищая нашу позицию, сделали ход конем». Хрущев был страшно доволен собой, наслаждаясь игрой слов: конь и Конев. Под пешкой подразумевался Клей, которого Кеннеди решил направить в Берлин.

Он объяснил Кеннеди, сказал Хрущев, что «если вы настаиваете на том, что будете держать щит войны и препятствовать нам в наших намерениях, то мы готовы встретить вас на ваших же условиях».

В Вене, вспоминал Хрущев, президент утверждал, что согласно Потсдамскому соглашению есть только одна Германия. Однако теперь он признал де-факто существование двух Германий.

Но Хрущев на этом не остановился. В августе, поощренный бездействием Кеннеди, советский лидер укрепил восточногерманские позиции и предпринял другие действия для укрепления собственных позиций перед съездом партии. 16 августа Хрущев приступил к серии испытаний опытных мощных ядерных зарядов и проведению учений, в которых принимали участие три рода войск – военно-морской флот, ракетные войска стратегического назначения и сухопутные войска. А чтобы правительство Кеннеди не упустило этот момент, впервые с 1936 года Советы пригласили западных военных атташе присутствовать на учениях сухопутных войск.

Советский сопровождающий объяснил атташе, что ракеты снабжены ядерными боеголовками. Советы даже смоделировали ядерное облако над гипотетическим вражеским расположением в поселке Кубинка, западнее Москвы.

А 30 августа Хрущев объявил о прекращении трехлетнего моратория на испытания ядерного оружия, и уже через два дня Советский Союз возобновил испытания в атмосфере, и взрывы в Семипалатинске были услышаны во всем мире.

«Черт побери, опять началось», – простонал еще не пришедший в себя после дневного сна президент Кеннеди, когда ему сообщили об этом.

30 августа президент встретился с военными советниками, чтобы обсудить возможный ответ. Бобби, брат президента, пребывал в мрачном настроении. Он считал, что «русские уверены, что, если они могут сломить нашу волю в Берлине, мы уже никогда не будем ни на что способны и они выиграют поединок в 1961 году… Русские, очевидно, планируют запугать и подчинить себе мир».

Бобби напомнил слова Чипа Болена, сказанные им в начале 1961 года: «В этом году русские ближе всего подойдут к ядерной войне». После совещания, когда президент Кеннеди спросил брата, о чем он думает, Бобби ответил: «Хочу сбежать».

«Сбежать?» – растерянно переспросил президент.

«Сбежать с планеты», – ответил Бобби.

Бобби пошутил, что его советник Пол Корбин высказал предположение, будто на выборах 1964 года они с братом будут соперниками, но он этого не хочет.

Западный Берлин

Выходные дни, 18–20 августа 1961 года

Уже не в первый раз вице-президент был недоволен заданием, полученным от президента. Кеннеди хотел, чтобы он вместе с генералом Люсиусом Клеем отправился в Берлин для укрепления морального духа жителей города. Прошло всего пять дней с закрытия границы, и Джонсон моментально понял, что то, чего, по сути, не хватает миссии, с лихвой восполняется опасностью.

Всего несколькими месяцами ранее после провала операции в заливе Свиней Кеннеди попросил Джонсона принять на своем ранчо LBJ, «Линдон Бэйнс Джонсон», западногерманского канцлера Конрада Аденауэра. Теперь, когда 17 августа Кеннеди позвонил и обратился с просьбой отправиться в Берлин, Джонсон спросил: «Это необходимо?»

«Да, необходимо», – тоном, не вызывающим сомнений, твердо сказал Кеннеди. Сам президент не должен был мчаться в Берлин сразу по получении письма от Брандта, это было бы неправильно. Он должен был оповестить мир, что Соединенные Штаты не намерены оставлять Западный Берлин, и в то же время не хотел вызывать ответную реакцию со стороны Советов. Кеннеди не мог публично выразить свои истинные чувства, то облегчение, которое он испытал, узнав, что коммунисты закрыли границу, и не хотел излишне громко возмущаться произволом Советов.

Джонсон особенно энергично стал отказываться от этой миссии, когда узнал, что должен принимать парад полутора тысяч американских пехотинцев в полном вооружении и с боевой техникой, направленных дополнительно в Западный Берлин для усиления находившихся там двенадцати тысяч союзнических солдат. Джонсон понимал, что столь незначительные дополнительные силы не могут оказать решающего значения для защиты жителей Западного Берлина, но само их появление чревато риском.

«Почему именно я? – спросил Джонсон у помощника Кеннеди Кенни О’Доннелла. – Начнутся боевые действия, и я окажусь в самом центре борьбы».

После уговоров вице-президент согласился отправиться в Берлин вместе с Клеем, который более спокойно отреагировал на просьбу президента.

Во время ночного полета на лайнере «Боинг-707» Клей надоедал Джонсону своими рассказами о подвигах, совершенных им в Берлине в 1948 году. Это по его инициативе был организован «воздушный мост», сказал он Джонсону. Это он, единолично начав операцию, вовлек в нее президента Трумэна. Клей объяснил Джонсону, исходя из собственного опыта, что единственный способ иметь дело с русскими, – это противостоять им.

«Я бы взорвал стену, если бы был президентом», – сказал Клей Джонсону. По его мнению, корейской войны вполне можно было избежать, если бы Соединенные Штаты показали Советам, что готовы действовать еще более решительно, чем в Берлине, когда Трумэн отказался от предложения Клея направить по автостраде танковую колонну, чтобы продемонстрировать решимость США выполнять свои обязательства.

Ничто не могло лучше показать, с каким нетерпением ждали жители Западного Берлина подтверждения того, что Соединенные Штаты полны решимости защищать их, чем встреча, устроенная Джонсону и Клею в аэропорту Темпельхоф, сыгравшем свою роль во время блокады Западного Берлина [77].

Кем были эти двое? Вице-президентом, практически не имевшим влияния, и отставным генералом, но оркестр полиции сыграл «Знамя, усыпанное звездами» [78], был произведен салют из орудий семи американских танков, и сто тысяч жителей Западного Берлина радостными криками выражали свой восторг.