хороший, теплый и искрен­ний человек, вижу в нем сосуд, полный традиций, интересных воспоминаний и хороших общих мест» (там же).

Поэтому после отъезда Плещеева из Луки Чехов писал ему: «Искренно вам го­ворю, что три недели, проведенные мною на Луке в вашем незаменимом обществе, со­ставляют одну из лучших и интереснейших страничек моей биографии» (XIV, 123). И позднее, проектируя на следующее лето совместную поездку по Украине,Чехов пи­сал ему: «Я готов отказаться от многого, чтобы только вместе с вами прокатиться в Украину» (XIV, 364). Плещеев отвечал Чехову искренней приязнью и неизменным дружеским расположением, что отразилось во многих его письмах, проникнутых душевной теплотой и вниманием к творческой работе писателя, к его здоровью и самочувствию, к людям, которые его окружали.

В отличие от многих друзей Чехова Плещеев сочувственно отнесся к его поездке на Сахалин и с напряженным интересом ожидал встречи с ним, чтобы познакомиться с впечатлениями, вынесенными им из путешествия на «каторжный остров». «Рассказов о вашем путешествии все мы, знающие вас, жаждем как манны небесной» (12 января 1891 г.). Плещеев понимал, что это путешествие, предпринятое для изучения условий жизни и быта каторжных и ссыльных, имеет большое социальное значение. «Белле­тристика с этим путешествием ничего общего не имеет»,— объяснял он в письме от 2 сентября 1891 г. к П. И. Вейнбергу, который ошибочно видел смысл поездки в соби­рании новых тем и сюжетов, которые якобы иссякли у писателя (ИРЛИ, ф. 62, оп. 3, № 375, л. 5,6 об.). В свете сказанного нам кажется не совсем правильным утверждение К. И. Чуковского, считающего, что из «бесчисленных друзей и знакомых Чехова ни один даже отдаленно не понял ни смысла, ни цели его поездки на каторгу» (К. Чу­ковский. Антон Чехов. —Журн. «Москва», 1957, № 2, стр. 127).

Дружеские личные отношения между Чеховым и Плещеевым создавали благоприят­ную почву для их литературного общения. В письмах к Плещееву Чехов часто и охот­но, с полным доверием, сообщал о своих творческих замыслах, рассказывал о тех со­мнениях и трудностях, которые возникали у него при работе над новыми произведени­ями (см., например, XIV, 168, 176, 184—185). Плещеев, со своей стороны, так же охотно откликался на письма Чехова и подробно излагал свои мысли о новых его произведе­ниях, высказывал общие суждения по вопросам литературы, журналистики, обществен­ной жизни. Это и делает особенно интересной их переписку, в частности письма Пле­щеева, в которых, как правило, личные, бытовые темы занимают подчиненное место.

2

В противовес тем, кто считал Чехова автором незначительных «бессюжетных», «бессодержательных» рассказов, Плещеев доказывал, что Чехов — «самый большой талант из всех современных, т. е. молодых писателей». Поэт горячо отстаивал это суждение: «Если б он даже ничего, кроме маленьких рассказов, не написал, —разве объем что-нибудь значит в художественном произведении?» Даже и в этом случае, по словам Плещеева, его творчество имело бы немалое значение для русской литературы (ИРЛИ, ф. 62, оп. 3, № 375, л. 5 об. —6).

Но особенно восторженно встретил поэт первую крупную вещь Чехова «Степь». Многие критики 1880-х годов, хотя и признавали талант Чехова, не сумели правильно оценить эту повесть. Одним из таких узких и односторонних отзывов о «Степи» был отзыв Михайловского. Не найдя в повести соответствия своим народническим воззре­ниям, он обвинил Чехова в безыдейности, в общественном индифферентизме, в том, что писатель идет «по дороге, не знамо куда и не знамо зачем» (письмо Михайловского к Чехову от 15 февраля 1888 г.—«Слово», стр. 216—217).

Плещеев встретил с удовлетворением отказ Чехова последовать советам народ­нической критики: «Я слышал, что Михайловский писал вам и что вы ему маленький отпор дали, отстаивая свою независимость. Интересно бы мне было и с этим вашим отве­том познакомиться» (10 марта 1888 г.).

Еще более возмутил Плещеева отзыв о повести А. Введенского (Аристархова), ставившего в упрек молодому писателю,— что он осмелился «степь описывать, когда ее описал уже Гоголь» (1 апреля 1888 г.), утверждавшего, что Чехов не сумел «сораз­мерить сил своего таланта с задачею, предстоявшею ему, не сладил и с формою для вы­ражения своей идеи» («Русские ведомости», 1888, № 89, от 31 марта).

А. Н. ПЛЕЩЕЕВ Фотография, 1880-е гг. Дом-музей Чехова, Ялта

 

Плещеев был возмущен «идиотским» суждением Введенского, обусловленным тем. что Чехов не оказал ему «должного почтения», тенденцией критика вносить в своп отзывы «личные отношения» и «литературные дрязги». Он раскрывал перед Чеховым предвзятость этого отзыва. «На вас навела хандру дурацкая статья Аристархова ... Но ведь это такая дубипа, и дубина недобросовестная ... Впрочем, Введенский че­ловек невменяемый. Он давно уже страдает манией величия. Это говорили доктора. „Белинский, Добролюбов и я". Больше критиков у нас нет,-— Наплюйте вы на них всех п давайте скорей повестушку в „Северный вестник"» (1 апреля 1888 г.).

Сам Плещеев видел в первой большой повести Чехова «неисчерпаемый родник» «вну­треннего содержания», видел изображение прекрасной, могучей родины и народа, изнемогающего под бременем угнетения.

Внимание поэта привлек образ озорника-возчика Дымова. Для Плещеева он был выразителем огромных сил народа, гибнущих и вянущих, не находящих себе приме­нения в тяжелых условиях современного общественного строя. Плещеев считал, что на этом герое «можно я не знаю, какую драму создать». Советовал он также продолжать «историю Егорушки». Плещеев настаивал на дальнейшей разработке мотивов «Степи», с «симпатичными фигурами» которой «жаль расставаться» («Слово», стр. 238—239).

Сам любивший природу «стороны родимой», Плещеев отметил как одно из заме­чательных достоинств «Степи» прекрасные пейзажи, которые можно сравнить только с тургеневскими. Эти описания природы в «Степи», как и в других произведениях Чехо­ва, Плещеев связывал с любовью писателя к родным местам, с тем,что писателя «тянет не за границу, а на какие-нибудь русские окраины» (письмо от 21 июня 1889 г.).

Восторженный отзыв Плещеева, предвидевшего «успех» повести, как и «большую будущность» Чехова, прозвучавший в решающий момент поворота к «серьезным ве­щам», был опорой и поддержкой для молодого писателя.

После появления «Степи» Плещеев с неослабевающим интересом следил за работой писателя над следующей его «большой» вещью — повестью «Огни», в которой, как он знал, Чехов изображает «кое-что новенькое» — интеллигенцию, бьющуюся над ре­шением «мучительных» вопросов. Плещеев радовался тому, что работа над «Огнями» идет успешно, что Чехов тщательно отделывает текст повести. В противовес некоторым, отождествлявшим мысли главного героя инженера Ананьева со взглядами Чехова и, тем самым, делавшим писателя сторонником пессимистической философии, поэт ощу­тил приговор, вынесенный этой философии. Оценивая «Огни», Плещеев назвал их «прекрасной вещицей» и в ответ на опасения Чехова, что повесть скучна, «как стати­стика Сольвычегодского уезда» (XIV,