— Какую еще посолидней — самую хорошую вам дали бригаду. Чего смотрите? Не верите? Толя! — окликнул Речкалов. — Мешков! Который месяц ты вымпел «Лучшая бригада мстителей» держишь?

— Четвертый, — сказал Мешков, шмыгнув носом.

В седьмом часу вечера Козырев сошел с корабля и, обогнув док Трех эсминцев и следующий за ним док Митрофанова, направился к заводской проходной. После дождя на Третьей дистанции (так по старинке называли заводскую улицу, что тянулась вдоль Шлюпочного канала и за мастерской для строительства стальных катеров выводила к воротам) было множество луж. Лавируя между ними, Козырев шел и думал — как-то встретит его Надя? Какое у нее настроение сегодня? Много, ох много зависит у женщин от настроения — минутного, изменчивого, непредсказуемого…

Вдруг он ее увидел. В черно-белом полосатом жакете и черной юбке, с большой матерчатой сумкой в руке, Надя вышла с группкой рабочих из заводской столовой и повернула направо. Козырев ускорил было шаг, чтобы догнать ее, но тут же и попридержал себя. С Надей вместе вышел и зашагал рядом меднолицый малый в низко надвинутой мичманке и бушлате. Брюки его были заправлены в сапоги. Козырев узнал в нем мастера, который руководил корпусными работами на «Гюйсе».

Они шли впереди, Надя быстро перебирала стройными ножками, мастер топал сапожищами по лужам, вот Надя повернула к нему голову и что-то сказала. Он ответил, Надя засмеялась.

Ну что ж, мало ли знакомых у нее на заводе. Сейчас пройдут через будочку проходной — и повернут в разные стороны, и тогда он, Козырев, догонит Надю. Но, выйдя из проходной, он увидел, что те двое продолжают идти вместе — пересекли Октябрьскую, повернули на Аммермана.

Козырев остановился, закурил. Он не школьник, чтобы красться тайком, пылая ревностью, за соперником, уводящим девушку. Вспомнилось вдруг: на похоронах Александры Ивановны этот малый — ну да, точно, этот самый — стоял напротив и глядел на него, Козырева, ненавидящим взглядом. И еще вспомнил: Иноземцев на днях рассказал о своем разговоре с этим мастером… как же его звать?.. На «Ч» как-то… Рассказал, что мастер обещал «поскорее вытолкнуть в море». Теперь эти слова вроде бы наполнились иным смыслом. Дескать, нечего тебе, капитан-лейтенант Козырев, околачиваться на берегу…

Между тем Речкалов и Надя, не заметив Козырева, шли по улице Аммермана, мирно беседуя. Уже не первый раз у них так было, что встречались в столовой за ужином, а потом Речкалов шел ее провожать и заходил в дом — всегда находилась там какая-никакая работа, что-то починить, подмазать, покрасить. А то и просто посидеть без работы, чаю попить. Надя ничего против не имела. Спокойно ей было с Речкаловым.

Они шли по выщербленным неровным плитам тротуара, вечер был тихий, без стрельбы. Надя про Олю Земляницыну рассказывала — как прибежала к ней Олечка, дай, говорит, Маяковского, ее в самодеятельность записали и велели к праздникам выучить «Стихи о советском паспорте». Она, Надя, стала искать, была ведь до войны у нее книжка Маяковского, но не нашла. Так вспомнила по памяти, а Олечка записала.

А Речкалов невпопад сказал про Кузьму, соседа по квартире, как он совсем почти что свихнулся, выйдет в коридор и давай мочиться на дверь.

— Ой, что ты? — удивилась Надя.

— Мочится и блажит, ругается… тетка его подкурятина…

— Тетка подкурятина! — улыбается Надя. — Что это — подкурятина?

— Ну, так говорят… Ты «Князя Серебряного» читала?

— Нет. А что?

— Хорошая книжка. У меня есть, могу тебе дать.

— Принеси, Коля. Давно я ничего не читала, — говорит Надя, помолчав. — Раньше много читала, в библиотеку бегала, а теперь…

Теперь, думает она, я обматываю якоря электромоторов, а по вечерам слушаю тети-Лизину болтовню. И ничего не жду больше… И не читаю… Жизнь ведь совсем не такая, как в книжках. В книжках — красивые чувства, любовь… А на самом-то деле ничего нет, кроме работы и вот этой улицы, по которой каждый день, каждый день…

Она встрепенулась, услышав произнесенное Речкаловым слово «Гюйс».

— Что ты сказал?

— Я про Кузьму этого, Перфильева, — повторяет Речкалов. — Сосед, мичман с «Гюйса», поймал Кузьму, как он на его дверь, значит…

— А «Гюйс»… не в море разве? — тихо спрашивает Надя.

Зря я это, с досадой думает Речкалов. Зря «Гюйс» упомянул. Тоже, распустил язык… болтун…

— Пришел на днях, в доке стоит.

Вот и Надин подъезд. Они останавливаются. Каждый раз, когда он ее провожает, вот такая получается небольшая заминка.

— Зайдешь? — приходит Надя ему на помощь.

— Если разрешишь.

Лиза в это время обычно уже дома. Обычно они пьют втроем чай, беседуют, Лиза шитьем занимается. Чего-то она Речкалова невзлюбила. «Каменный какой-то», — говорит, когда Речкалов уходит. «Будто из чугуна его отлили, — говорит. — Зачем он тебе, Надюша?» — «Хороший он», — отвечает Надя. «Хороший! Вон кочерга стоит, она тоже хорошая. Разве человек только для пользы нужен? Надо, чтоб легко с ним было… интересно… чтоб тебя к нему так тянуло, что спасу никакого…»

А сегодня Лизы не было дома. То ли задержалась на работе в ОВСГ, то ли к Нюрке, подруге своей, ушла, — мечтает пошить себе бурки для зимы, а Нюрка в военторговском промкомбинате работает и обещает помочь. Лиза и ей, Наде, хочет схлопотать бурки. Некоторые женщины в городе носят такие — верх фетровый, белый, низ кожаный, желтый… Хорошо бы, конечно…

Немного смущена Надя тем, что Лизы нет дома. Ну, ничего.

— Садись, — говорит, — я чай вскипячу.

Сел было Речкалов за стол, поводил пальцем по полустершемуся узору на клеенке, но не сиделось ему что-то. Вышел в коридор, поглядел на прибранную горку битых кирпичей возле двери в чернышевскую комнату. Перевел взгляд на Надю, разжигавшую в кухне плиту. Как это у людей просто получается — подойти, обнять (думает он), а на мне будто кандалы…

Шагнул в кухню — будто самого себя за шиворот взял и втащил силком. Оказавшись рядом с Надей, нагнувшейся к плите, остановился в нерешительности.

— Надя, — сказал, разжав твердые губы.

Та мигом повернулась к нему, и что-то мелькнуло в ее серых глазах, будто тень от пролетевшей птицы. Что-то она уловила, должно быть, в речкаловской растерянности и насторожилась.

А он уж и на попятный.

— Я, знаешь, что хочу? Пролом, — мотнул головой на чернышевскую комнату, — досками зашить. А то ведь зима скоро.

— Ой, Коля, хорошо бы как! — воскликнула она.

С этим проломом от крупного снаряда ужасная была морока. Писала Надя в райисполком — приходили оттуда, смотрели, соглашались, что надо ремонтировать. Да и как не согласиться,