Жена погорюет, жена потоскует.

Выйдет за другого и забудет про меня,

Жалко только волю во широком поле,

Матушку-старушку да буланого коня...

Эту песню он хорошо певал и раньше, но тут она звучала особенно. Коридоры в общежитии длинные, гулкие. Из комнат выскакивают девчата, успокаивают Остапа. А он, как назло, бросит впереди себя костыли, махнет несколько саженных шагов да на весь коридорище снова как затянет:

Жалко только волю во широком поле,

Матушку-старушку, да буланого коня!..

Подошел к автомату, набрал номер телефона Светланы и ждет. От волнения на лбу даже пот выступил. А когда услышал длинные гудки, тут же бросил трубку.

Николай замолк. Взглядом он следил за белой тучкой. Ее золотистый, подпаленный солнцем верхний ободок клубился и переливался, как живой. Но вот облачко скрылось за кронами вековых лип, и снова бездонная стеклянно-неподвижная просинь неба открылась над садом.

— Вы любите песни? — рассеянно спросил Николай.

— Люблю, — с какой-то тихой покорностью ответила девушка.

Николай словно не расслышал ответа. Он сидел задумавшись и полузакрыв глаза. Наталке почему-то показалось, что он забыл про Остапа. Она робко напомнила:

— Что же было дальше с вашим другом?

— С другом?.. — Николай даже не шелохнулся. Взгляд его был устремлен куда-то далеко-далеко. — Как сейчас помню, это было в октябре, дворик студенческого городка устлан багряными кленовыми листьями. За Яузой, метрах в двухстах, на противоположном берегу — восьмиэтажный серый дом. Большущий дом... В одной из квартир этого дома жила Светлана. Остап знал ее окна. Они выходили на Яузу и из общежития были хорошо видны. Я сидел за столом и переписывал задание по латинскому языку. В комнате, кроме меня и Остапа, никого не было. Он подошел к окну, уперся руками в косяки и запел. Ох, как он пел!.. Я никогда не думал, что можно вот так всю боль души выплеснуть в песне. В глазах его стояли слезы. А он смотрел туда, через Яузу, на окна Светланы, и пел:

Думы мои, думы мои,

Лыхо мэни з вамы,

Що сталы вы на паперы

Сумными рядамы...

— Грустная песня. Ее пел мой отец, — с затаенной горечью проговорила Наталка. — Неужели они так и расстались?

— Через неделю Светлана пришла к Остапу, но он ее прогнал.

— Прогнал? Как он мог это сделать?! Ведь он же ее любил!

— Вот потому-то и прогнал, что любил! Даже разговаривать не стал.

— А она? — Наталке не терпелось узнать дальнейшую судьбу Светланы.

— Она заплакала и ушла. Через неделю пришла снова. Остапа не было дома. Светлана прождала его больше двух часов. Наконец он появился. Она бросилась к нему: «Остап, я не виновата!..» Он отстранил ее, сказал, что занят важными делами, хотя никаких важных дел в этот вечер у него не было... Ушел, не сказав ни слова. Из окна я видел Светлану, когда она брела по дворику, не отнимая платка от глаз.

— А Остап? Что стало потом с Остапом? Неужели он опустился?

— О нет! Таких согнуть нелегко. Пить бросил, вставал с рассветом и уходил в библиотеку. А через полгода написал такую научную работу по уголовному праву, что ее в числе лучших послали на всесоюзный студенческий конкурс. Даже премию за нее получил.

— А вы считаете, что он поступил правильно, расставшись со Светланой таким образом?

— Не знаю, правильно или неправильно, знаю только, что поступил он по-мужски.

Золотые солнечные прожилки на песчаной дорожке доползли до газона и незаметно растаяли. Над садом сгущались прохладные вечерние сумерки, которые через час-полтора растают, и город с его проспектами и мостами потонет в голубоватом океане белой ночи.

— А вы?.. Как бы поступили вы, если бы после всего, что произошло, Наташа вдруг вернулась к вам? Прогнали бы ее?

— Я? Нет, у меня на это не хватит сил.

— Николай Александрович, дайте мне адрес Наташи. Я напишу ей. Я расскажу, как вы любите ее. Она поймет. Мне так хочется помочь вам! Я даже не знаю, что мне сделать, чтоб вам было легче.

Николая тронуло искреннее участие Наталки. Он горько улыбнулся:

— Не нужно. Разбитую чашу надолго не склеишь.

Наталка притихла, потом задумчиво спросила:

— Как вы сказали? «В любви есть качество смешное...» А дальше?

Николай поднял на девушку глаза.

— «Порой с ней поступают так, как Разин поступил с княжною...»

Щеки Наталки зардели вишневым румянцем. Затаенная надежда на какое-то мгновение снова вспыхнула в ее глазах.

Некоторое время сидели молча. Николай решил, что пора идти домой.

Они встали. Слева и справа у обочин аллеи в самых различных позах застыли на постаментах мраморные боги.

Почти всю дорогу разговор поддерживался обрывками несвязных фраз. О себе не говорили. Говорили о погоде, об экзаменах, о придирчивых преподавателях. И только у дома Наталки Николай сказал, что через три дня он сдает последний экзамен и уезжает на каникулы в Москву.

— Уезжаете? Вы раньше об этом не говорили...

— А зачем? В сентябре приеду, и мы снова встретимся.

Тихая улочка выглядела пустынной. Не видно было даже вездесущих дворничих, которые особенно охочи до интимных разговоров влюбленных пар.

— Николай Александрович!.. Вы понимаете... Я давно хотела сказать... — После каждого слова Наталка нервно кусала нижнюю губу. Волновалась, как отличница, которую вызвали к доске решать трудную задачу. Она испробовала уже несколько вариантов, а задача все не получалась. Под ударом ее престиж первой ученицы в классе. — Мы больше уже не встретимся до вашего отъезда?

— Пожалуй, не встретимся. У меня много дел, да и у вас экзамены. Отложим на сентябрь.

— Николай Александрович... Вы понимаете... Я... — Наталка опустила голову и закрыла глаза ладонями: такой жест человек делает инстинктивно, когда его только что ослепило вспышкой молнии.

— Что с вами? — с тревогой спросил Николай.

— Я... Я вас... — Она порывисто отняла от лица руки, посмотрела на Николая испуганными широко открытыми глазами, молниеносно обвила его шею и поцеловала. — Прощайте...

И убежала.

Николай растерялся. В первую минуту он не мог сообразить, что произошло, и испуганно смотрел на дверь, за которой скрылась Наталка.

...Два чувства боролись в нем, когда он шел домой. Одно наполняло все его существо светлой радостью: «Любит!.. Хоть один человек на свете...» Другое чувство наперекор ему тянуло сентябрьским холодком и рассудочно шептало: «Что ты делаешь? Зачем губишь девушку?! Ведь