бесплодную, но умеющую дарить земледельца и виноградом, и белой пшеницей, которые не родились по ту сторону пролива. Лесов здесь было немного, и все считались охотничьими угодьями гордого герцога Лиезского. Лишь на самом северо-востоке, где земля вздымалась каменным хребтом, начиналась Вальденбергская пуща. Леса продолжались и по ту сторону гор, в землях Северской марки, которая хотя и считалась продолжением герцогских владений, но на деле не принадлежала никому.

Всех своих северных и восточных соседей просвещённые монстрельцы называли дикарями, дразнили кого рыбоедами, кого лешаками и относились к ним с опаской, считая колдунами. Хотя какие колдуны в Хольмгарде? В Северской марке ещё есть кое-кто, а из Хольмгарда всякий, умеющий хотя бы письяк с глаза свести, давным-давно уплыл кто в Лютецию и Соломоники, а кто и ещё дальше. На юге жизнь сладкая, и чародеев там привечают.

Так и жил один народ, разделённый проливом и судьбой, — одни буйно, подвергаясь многим бедам и опасностям, но крепко держась за волю, а вторые куда сытней и безмятежней, но зато в вечной зависимости от защитника-герцога, облагавшего их такими податями, что разбойники, пожалуй, отняли бы меньше. Лишь одно сближало два города между собой, да и со всеми прочими городами, сколько их есть на земном диске. Мастеровой люд, те, что рубили корабли, плели канаты, ковали якоря и железные насошники, мололи зерно, давили масло и красили шерсть, — считались людьми нечистыми. Им не дозволялось без очистительной жертвы приблизиться к требищу или храму, при встрече с мастеровым благополучный купец или добропорядочный крестьянин поспешно плевал через плечо и шептал охранительные заклинания. Мастеровых ненавидели, но уже не умели без них обойтись. Богопротивные слободы всё плотнее обступали всякий город, и всё больше людей, махнув рукой на благосклонность богов, принимались за хитрое механическое ремесло.

К тому же в последние годы объявились по городам проповедники небывалой ереси, говорившие, что людям до богов и вовсе дела нет, и если бессмертным худо от кузнечного дыма, то это должно волновать бессмертных, а никак не кузнецов. Говорили и о новом боге по имени Прогресс, который привечает мастеровой люд и берёт его под свою защиту. Кто вооружён копьём, тот приносит жертвы воинственному Гахаму, а кто это копьё выковывает — молится Прогрессу. И какой из богов сильнее — ещё подумать надо. Служитель Гахама — островитяне зовут этого бога Галахан — без копья от мужика ничем не отличается, а кузнец, ежели ему не по нраву копья и шеломы ковать, может приняться за гвозди и убытку от того не потерпит. Вот и гадай, кто из богов главнее? И кто без кого обойтись сможет.

Особым успехом новая вера пользовалась в Хольмгарде. Сильной власти тут вовек не бывало, а корабельщиков, канатчиков, салотопов и углежогов хватало с лихвой. Скот на меловых утёсах выгуливался плохо, хлеб на расчищенных делянках родился и того хуже. А ведь из трудового люда лишь пастухи и землепашцы угодны богам. Вот и шатнулся портовый город от старых обычаев к новым, от веры отцов к людским непотребствам.

Началось всё, когда новым посадником стал не купец и не воинский человек, а корабел. Звали посадника Карсом, и корабли, срубленные его людьми, славились по всему северу. Никто и не понял, как случилось, что мастеровой народ, подлые люди, прежде не имевшие права говорить, перекричали на сходе добрых людей и посадили во главе города худого человечишку. Дела нет, что Карс богат, как не всякому купцу разбогатеть, и знаменит, что хоть кёнигу впору. Но раз тесло в руках держал и квачем днища смолил, значит — худой человечишко. А что дерево материал чистый, ещё ничего не значит — главное, инструмент какой? Топор взять — полгреха, а бурав — полтысячи.

Собой Карс уродился на диво, выше всякого человека на две головы, силищи был несказуемой, медведю впору. А вот голос новый посадник имел тонкий и пронзительный, за что получил прозвище Свисток.

При Карсе отцовская мудрость прахом пошла. Корабли рубились всё более ладные, со всякой хитростью и подковыркой. Плавали они всё дальше, и уже у берегов сказочной Индии видали полосатый хольмгардский парус. А вот воинского дела стало меньше. И без грабежа судёнышки возвращались до самых мачт гружённые дорогим товаром и всякими редкостями. Конечно, мореходы и сейчас не стеснялись утопить встречного купца, однако оказалось, что торговать выгоднее. Как и прежде, торговали пушниной, рыбьей костью, пахучей можжевеловой смолкой, горным льдом, что от страшных морозов обратился в камень-хрусталь. Но всё больше было среди товаров железа — звонкого и такого твёрдого, что только наманские клинки могли с ним поспорить. Такого железа больше нигде не водилось, лишь на острове. И хотя во всех трёх островных государствах железо было одинаковым, но по всему миру его называли хольмгардским. Благородные кёниги, ревнуя за чистоту, держали по паре доменок, да по паре кузниц, а безбожные хольмгардцы поставили уже не слободу, а целый городок со своим валом и предмостными укреплениями. Хизнуло благочестие, и проклятые ремесленники до того обнахалились, что даже в городе стали появляться не в покаянной одежде, а просто как добрые люди.

В прежние годы божий гнев не заставил бы себя ждать. Прилипчивая горячка, голод или небывало студёная зима живо проредили бы возомнивших о себе людишек, но теперь год проходил за годом, а Хольмгард процветал и никакая напасть его не трогала.

Один лишь Ист знал, чего стоило благополучие Хольмгарда и Норгая — двух городов, ступивших на путь, по которому прежде даже ползком ползти не дозволялось. Хорошо ещё, что никто из богов не вмешивался в его борьбу с Гунгурдом. Кебер как-то в душевную минуту рассказал, что шестеро бессмертных собирались возле его источника и думали, что делать с неумным мальчишкой. Решили ничего не делать. Скоро сила Иста будет подточена его собственными делами, и тогда его можно будет взять безо всякой борьбы. А покуда пусть щенок потреплет спесивого Галахана, вреда от этого не приключится.

Ист пытался выспросить, кто именно совещался у источника лжи и был ли там Хийси, но на расспросы Кебер отвечал, что он сторож, а не доглядчик. Гунгурда там не было, о прочем — сам думай. А не хочешь — не верь, много ли веры тому, что рассказано у лживого ручейка? Ясно лишь одно: Мокрида у источника была, а то от лихорадок, насылаемых многозаботливой старухой, Ист никого бы не сумел уберечь. К счастью, Гунгурд в таких делах не мастак — он больше действует огнём и сталью.

Набеги со стороны засевшего