Жак молчал несколько секунд. Затем ухватился за ворот ветхой туники и с треском ее разорвал, обнажив перед тремя посланцами папы голый торс. Его спина, грудь и руки испещряли глубокие шрамы, почерневшие и ноздреватые. Инквизиторы пытали великого магистра клещами, отрывая куски плоти, но нагревали их докрасна, чтобы прижечь раны, ибо проливать кровь им запрещалось. Некоторые шрамы были свежие и до сих пор мокли. Уилл не мог представить боль, какую испытывал великий магистр, даже сейчас, спустя много дней после пыток.

Кардинал побледнел и вскинул руку, словно желая прикрыть глаза. Но затем опустил ее и отвернулся. Другому кардиналу, кажется, стало плохо. Третий, потрясенный, смотрел в пол.

— Да, я признаюсь, — прохрипел Жак. — Но лишь в своей слабости. Как наш Спаситель, в момент, когда силы его покинули, попросил, чтобы с него сняли ношу, я тоже не устоял и сказал своим мучителям то, что они хотели услышать, в надежде закончить страдания. Но теперь позвольте мне назвать белое белым. Позвольте сделать то, что следовало сделать тогда. Я отрекаюсь от признаний, сделанных под воздействием мучительной боли.

— Ваша милость… — начал Ногаре.

Но кардинал не дал ему закончить.

— Министр Ногаре, его святейшество желает получить от вас искренние и твердые признания вины этих людей. Только в этом случае он согласится на требование короля распустить орден. — Он сошел с помоста и двинулся прочь. — А это, — кардинал в ужасе вскинул руку в сторону Жака, — это немыслимый кошмар.

— Ваша милость, папа Иннокентий дал право инквизиторам при дознании использовать пытки. Каждый из этих людей признался.

— Нет, министр, я сообщу его святейшеству — признания тамплиеров нельзя полагать истинными, ибо сделаны они были при крайнем принуждении.

Францисканский монастырь, Пуатье 26 мая 1308 года от Р.Х.

— Уйди с дороги.

— Сир, — запротестовал брат-монах, заслонив собой дверь, — его святейшество не готов. Если вы подождете еще немного, то он…

— Отойди! Или я велю своим гвардейцам схватить тебя за неповиновение королю.

Монах неохотно посторонился, только когда к нему приблизились гвардейцы. Король с силой толкнул дверь и вошел.

Климент вздрогнул. Король застиг его в момент, когда он с трудом натягивал на себя малиновую сутану.

— Сир Филипп, я же просил вас подождать.

— А мне надоело ждать, — ответил король, вперив в него свирепые голубые глаза.

Он стоял, возвысившись над папой, который за последний год еще сильнее съежился, сгорбился и посерел от боли, терзавшей его сейчас почти постоянно. Но Филипп нисколько не жалел Климента. Он злился, ведь ему пришлось мчаться сюда во всю мочь, измотав коней и людей. Его терпение было на пределе.

Акция против тамплиеров началась удачно. И даже похищение одного из свитков не помешало. Правда, казну парижского прицептория до сих пор не нашли, но Филипп присвоил богатства всех остальных. К тому же Ногаре обещал непременно выбить признание из Кемпбелла.

Жак де Моле сломался на удивление быстро, в течение нескольких дней. Хвала инквизиторам, они превзошли самих себя. А потом остальные рыцари, когда им объявляли о признании великого магистра, тоже недолго держались — сдавались на допросах инквизиторам один за другим. После захвата прицепториев Климент послал королю гневное письмо, требуя объяснений, но Филипп, уверенный в поддержке подданных, даже не ответил. А затем в Париж прибыли три кардинала с миссией лично услышать признания рыцарей.

После встречи с кардиналами Климент запретил во Франции действие судов инквизиции. В попытке противостоять этому король созвал совет магистров теологии Парижского университета, но их вердикт, объявленный в начале этого месяца, пришелся ему не по душе. Ученые богословы порешили, что преследовать людей за ересь король может только с дозволения папы. Вот почему Филипп, кипя от негодования, стоял сейчас здесь перед строптивым наместником Христа.

— С меня хватит ваших проволочек. Пора заканчивать дело. Прямо сегодня.

Климент удивленно на него посмотрел.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Филипп подавил в себе неукротимое желание выхватить меч и опустить на голову жалкого маленького человечка.

— Тамплиеры! Я не позволю вам становиться у меня на пути.

— На каком пути? — Папа закончил застегивать сутану у горла. — У вас есть доказательства их вины?

— Не играйте со мной, Климент! — взорвался король. — Не забывайте — именно я посадил вас на папский трон. А значит, так же легко могу и удалить.

Климент не смутился.

— Удалить? Позвольте узнать как? Ведь всем известно, что папу на трон избирают пожизненно.

Филипп отвернулся, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом понтифика и сознавая, что сказал лишнее. «Неужели Климент видит мои грехи? Неужели ему являются призраки предшественников и нашептывают, кто виновен в их гибели?»

— Я имел в виду наше соглашение, в котором вы обязались распустить Темпл и передать его богатства мне и моим наследникам.

— Забудьте об этом соглашении, Филипп. Оно, как и признания тамплиеров, подписано под принуждением. Я поступил так, спасая жизнь сыну. Вам остается меня убить, как вы убили Бонифация и Бенедикта. Вы таким способом намереваетесь меня удалить, сир?

Филиппа охватил страх. Он с трудом заставил себя посмотреть в глаза папы, худого, измотанного болезнью старика.

— Я никого не убивал. А только повелел арестовать еретика и богохульника.

— Вы губите свою душу, сир. Я боюсь за вас.

— Мне удалось расширить королевство и укрепить его мощь. Я твердо стоял перед лицом своих врагов и вознаграждал тех, кто предан мне и Франции. Я добрый христианский король, Климент. И не нужно за меня бояться.

— Вы ничего не делали для своих подданных, Филипп, а только для себя. Гнали их на войну, но не против варваров в Палестине, а против других христианских народов. Вы злоупотребили своим священным троном, наделив большой властью злобного слугу дьявола, врага Церкви. Вы обесценили деньги, вызвав нищету и волнения, а теперь взялись за тех самых рыцарей, которые — единственные — отстаивали христианство за морями. Нет, Филипп, вы не добрый король. — Голос Климента стал тверже. — Вот ваш дед, Людовик Святой, являлся таковым. Он провел два Крестовых похода за освобождение Иерусалима. И если бы не глупые выходки его брата, он бы добился успеха, я уверен. Великий был человек Людовик Святой. Бесстрашный и галантный, благочестивый и смиренный. А вы орудуете его памятью как мечом. Орудуете неумело, а меч тупой. Вы совсем непохожи на него, Филипп. Единственное, что у вас общего, — это кровь.

Филипп чуть не согнулся под обрушившимся на него потоком правды. Он подался назад, его губы злобно скривились.