— Я, конечно, — сказала Клеопатра. — Нам нужно по крайней мере пятьсот военных галер и хотя бы столько же военных транспортов.

— Военных транспортов? — ахнул Канидий. — Для чего?

— Я думала, название говорит само за себя.

Открыв было рот для ответа, Канидий закрыл его, кивнул и вышел.

— Ты смутила его, — заметил Антоний.

— Я знаю, хотя не понимаю почему.

— Он тебя не знает, моя дорогая, — сказал Антоний, немного усталый.

— Ты против? — спросила она сквозь зубы.

Маленькие красноватые глазки широко открылись.

— Я? Edepol, нет! Это твои деньги, Клеопатра. Трать их, как хочешь.

— Выпей! — крикнула она, но взяла себя в руки и улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой. — На этот раз я присоединюсь к тебе. Мой управляющий говорит, что вино, которое он купил у торговца Асандра, особенно хорошее. Ты знал, что Асандр — это сокращенно Александр?

— Не очень умная попытка сменить тему, но я поддержу тебя. — Антоний усмехнулся. — Кстати, если ты собираешься выпить, то будешь пить одна.

— Извини?

— Я полностью протрезвел и покончил с вином.

Она открыла рот.

— Что?

— Ты слышала меня. Клеопатра, я люблю тебя до безумия, но неужели ты думаешь, что я не заметил твоих намерений споить меня? — Он вздохнул, подался вперед. — Ты думаешь, что знаешь, через что прошла моя армия в Мидии. Но ты не знаешь. И ты не знаешь, через что пришлось пройти мне. Чтобы знать, тебе надо было быть там, а там тебя не было. Я, командующий армией, не мог избавить ее от мучений, потому что я ринулся во вражеские земли, как взбесившийся боров! Я поверил нашептываниям парфянского агента и не внял предупреждениям моих легатов. Юлий Цезарь всегда ругал меня за опрометчивость и безрассудство, и он был прав. В поражении в мидийской кампании виновен только я, и я это знаю. Я не простак, не пропащий пьяница. А ты считаешь меня таким. Мне необходимо было стереть из памяти свое преступное поведение в Мидии, напиваясь до забвения! Я так устроен! А теперь — все прошло. Я повторяю, я люблю тебя больше жизни. Я никогда не смогу разлюбить тебя. А вот ты меня не любишь, что бы ты ни говорила. И голова твоя занята планами и махинациями, как бы обеспечить Цезариону одни боги знают что. Весь Восток? И Запад? Он должен быть царем Рима? Ты об этом все время мечтаешь, да? Перекладываешь собственные амбиции на плечи этого бедного мальчика…

— Неправда, я люблю тебя! — крикнула Клеопатра. — Антоний, не смей думать, что я не люблю тебя! И Цезариона… Цезариона…

Она запнулась, пораженная тем, что этот Антоний может рассуждать так логично. Он взял ее руки в свои, стал гладить их.

— Все хорошо, Клеопатра. Я понимаю, — мягко сказал он, улыбаясь. В глазах его стояли слезы, губы дрожали. — Я, дурак, сделаю все, чего ты хочешь. Такова судьба мужчины, влюбленного во властную женщину. Только позволь мне сделать это с ясным умом. — Слезы высохли, он засмеялся. — Я не хочу сказать, что больше не притронусь к вину! Я не могу противиться моей склонности к гедонизму, но у меня бывают запои. Я могу обойтись без вина, когда я кому-то нужен: тебе, Агенобарбу, Попликоле — и Октавии.

Клеопатра удивленно покачала головой.

— Ты удивил меня. Что ты еще заметил?

— Это мой секрет. Я послал Планка управлять Сирией, — сказал он, меняя тему. — Сосий хочет вернуться домой. Титий ведет мой сирийский флот в Милет с полномочиями проконсула, чтобы решить проблему с Секстом Помпеем. — Он хихикнул. — Видишь, как ты всегда права, любовь моя? Мне уже нужен флот!

— А какой приказ у Тития? — подозрительно спросила она.

— Привезти Секста ко мне сюда, в Антиохию.

— Чтобы казнить?

— Как вы, восточные монархи, любите казни! Поскольку ты очень хочешь строить корабли, — хитро сказал Антоний, — он может понадобиться мне как адмирал. Лучших не будет.

— У меня есть для тебя поручение, моя дорогая, — сказал Октавиан своей сестре за обедом.

Она замерла с отбивной из барашка в руке. Тонкая восхитительная корочка жира была помазана горчицей и посыпана перцем. Своими словами он прервал ее мысли об изменениях в меню Октавиана с тех пор, как он женился на Ливии Друзилле. Изысканная, очень вкусная пища! Но у нее были основания думать, что Ливия Друзилла знает, как тратить деньги — от жалованья повару до затрат на покупку продуктов. Ливия Друзилла сама делала покупки и при этом энергично торговалась. И повар не мог унести домой какие-либо продукты. Ливия Друзилла следила за ним, как ястреб.

— Поручение, Цезарь? — переспросила Октавия и осторожно откусила кусочек мяса, оставляя корочку на потом.

— Да. Как ты отнесешься к поездке в Афины, чтобы повидаться с твоим мужем?

Лицо Октавии засияло.

— О, Цезарь, это прекрасная идея!

— Я так и думал, что ты не будешь возражать. — Он подмигнул Меценату. — У меня есть задание, с которым ты справишься лучше других.

Она нахмурилась.

— Задание? Поручение?

— Да, — торжественно произнес Октавиан.

— Что я должна сделать?

— Доставить Антонию две тысячи отборных солдат, лучших из лучших. А также семьдесят новых военных кораблей, огромный таран, три тарана поменьше, двести баллист, двести больших катапульт и двести скорпионов.

— О боги! И я должна буду отвечать за весь этот щедрый подарок? — спросила она, сияя глазами.

— Мне ничто так не нравится, как видеть тебя счастливой. Но нет. Гай Фонтей очень хочет присоединиться к Антонию, поэтому командовать будет он, — сказал Октавиан, хрустя веточкой сельдерея. — А ты повезешь от меня письмо Антонию.

— Я уверена, он оценит твой дар.

— Но не так, как он оценит твой приезд, я уверен, — сказал Октавиан, погрозив пальцем.

Его взгляд перешел с Октавии на ложе, которое Меценат делил с Агриппой, и задержался на Агриппе. «Не часто мои планы сбивались с пути, но этот определенно сбился, — подумал он. — Где я ошибся?»

В этом виновата была холостяцкая жизнь Агриппы, что, по мнению Ливии Друзиллы, должно было прекратиться. По выражению его глаз она поняла, что очень нравится ему, но Октавиану она только сказала, что Агриппе пора жениться. Ни о чем не подозревая, он обдумал ее слова и решил, что она, как всегда, права. Теперь, когда у Агриппы есть состояние, земля, имущество, ни один любящий отец не сможет сказать, что Агриппа охотится за приданым. Кроме того, он был очень привлекательным мужчиной. Редкая женщина от пятнадцати до пятидесяти лет не становилась игривой и кокетливой в его присутствии. А он, увы, даже не замечал этого. Никакой светской болтовни, лишь несколько вежливых фраз — таков был Агриппа. Женщины падали в обморок, а он зевал или, еще хуже, уходил.