Адмирал вздрагивает и выпрямляется в кресле.

– Я бы никогда не осмелился… Впрочем, сам я уже в том возрасте, когда можно осмелиться на что угодно, не опасаясь показаться неучтивым.

Она приоткрывает рот, польщенная.

– О, вы, сеньор, истинный дворянин.

– Вы преувеличиваете, моя дорогая.

Дон Педро рассматривает открытки с черными силуэтами, которыми украшена спальня. В одной из фигурок, нарисованных тушью, без труда угадывается хозяйка дома. Ее очертания не спутаешь ни с чем: точеная фигурка, высокая прическа и зонтик в руках. Мадам Дансени следит за направлением его взгляда и вновь улыбается.

– Так и быть: можете дать мне сорок лет или около того, только не преувеличивайте, прошу вас!

Дон Педро качает головой, мягко отказываясь.

– Красивой женщине не может быть сорок: ей либо тридцать, либо шестьдесят.

– Ну и ну, сеньор! Да у вас просто талант! Или, скорее, то, что мы называем esprit – на испанский такое не переведешь.

– Это всего лишь здравый смысл, сеньора.

Они умолкают, но молчание их не тяготит. Она рассматривает свои белые ухоженные руки с аккуратными ногтями. Затем кончиками пальцев касается книги, лежащей поверх покрывала, чуть заметно вздыхает и снова поднимает глаза на адмирала, который все еще рассматривает открытки.

– Вам нравится этот силуэт?

– Очень.

– Его нарисовала моя подруга Аделаида Лабиль-Жиар.

– Тонкая работа. Она очень точно передала ваш облик, сеньора.

Мадам Дансени грустно улыбается.

– Для всякой женщины, – говорит она, – еще недавно возбуждавшей желание мужчин и ревность других женщин, однажды наступает тяжелый момент: зеркало говорит ей, что она уже не столь хороша, как прежде.

Дон Педро осторожно кивает, соглашаясь.

– Да, вероятно… Уверен, это тяжелый удар.

Лицо мадам Дансени темнеет, словно свет, идущий из окна, в сочетании со светом свечей внезапно перестали ее украшать.

– Вы представить себе не можете, до какой степени. Они страдают гораздо сильнее министра, который в один прекрасный день обнаруживает, что лишился власти или милости короля. И существует лишь два способа смягчить эту боль: религиозное благочестие или искусство стареть с достоинством. Познав достаточное количество любовников, женщина считает себя счастливицей, если сумела превратить одного из них, самого умного, в верного и надежного друга.

– Что ж, на мой взгляд, это разумное решение.

– Вы правы. Потому что, когда уходят иллюзии любви и страсти, разум становится более совершенным… Женщина сорока лет может стать прекрасной подругой, она привязана к мужчине, чьей дружбой дорожит, и готова оказать ему тысячу услуг.

– Это вполне естественно, – отвечает адмирал. – Есть же достойнейшие женщины, привыкшие думать самостоятельно. Умнейшие дамы с независимым разумом, которые ставят себя выше предрассудков и умеют сочетать свойственную мужчинам твердость духа с чувствительностью, присущей своему полу.

– Верно подмечено. Вот почему талантливые женщины любят своих старых друзей нежнее, чем юные любовницы… При случае они могут обмануть и мужа, и любовника. А вот друга – никогда.

Мадам Дансени умолкает. Она вновь рассматривает книгу, чье название на корешке дону Педро никак не удается прочитать.

– Кстати, мое письмо к вам было таким коротким, потому что я боялась сделать орфографическую ошибку… Мой испанский испортился из-за редкого использования и совершенно не годится для переписки с академиком.

– Женщина, подобная вам, может допустить грамматическую ошибку, но ей никогда не изменяет чувство стиля.

Улыбка мадам Дансени делается просто ослепительной. Она способна растопить не только весь шоколад на улице Сент-Оноре, думает дон Педро, но и весь лед Арктики.

– Вы мне нравитесь, сеньор. Иногда вы улыбаетесь вместо того, чтобы ответить. Вы не стараетесь быть остроумным или продемонстрировать esprit. Вы из тех, кто позволяет говорить другим людям и умеет выслушать. Или, по крайней мере, делает вид.

Не зная, что ответить на этот комплимент, дон Педро лишь внимательно смотрит на свою собеседницу. Марго Дансени чуть изменяет положение тела, устраиваясь в подушках поудобнее, и ее формы отчетливее обозначаются под пеньюаром и легким атласом рубашки.

– Проницательная женщина, – продолжает она, – угадывает педанта уже на третьей фразе и способна разглядеть талант даже в человеке, хранящем молчание.

Она берет с кровати книгу и показывает ее адмиралу, словно делится тайной.

– Каждое утро приблизительно полчаса я читаю и только потом встаю, – добавляет она. – Сейчас читаю эту книгу. Вам она знакома?

Адмирал берет у нее из рук томик ин-октаво в кожаном переплете, с иллюстрациями. «Thérése philosophe», читает он на обложке. Автор – Буайе д'Аржан.

– Ни разу не слышал.

– Это как раз то, что у нас называют «философским чтивом»… Или куртуазным.

– Развратная книга? – удивляется дон Педро.

– Пожалуй, – смеется она. – Так будет вернее.

Адмирал переворачивает несколько страниц. К его удивлению, рисунки, сопровождающие текст, представляют собой чистейшую порнографию.

Он поднимает глаза на мадам Дансени и замечает, что она с живейшим любопытством следит за выражением его лица.

– Есть куртуазные книги вполне приличного качества. Даже по-своему невинные. Например, «Paméla», «Clarisse Harlowe» или «La Nouvelle Héloïse»…[95]Однако это несколько чересчур…

Слишком чересчур, соглашается дон Педро, переворачивая страницы и делая усилие, чтобы казаться по-прежнему невозмутимым. Одна из иллюстраций, абсолютно откровенная, представляет собой обнаженную женщину, лежащую в простынях, и овладевающего ею мужчину.

– Есть женщины, убежденные в том, что книга – то же, что коробочка с пудрой или лента для шляпы, – без малейшего стеснения рассуждает мадам Дансени. – Их притягивает цвет или переплет. А потом они утверждают, что предпочитают Расина Корнелю или наоборот… По-настоящему достойные женщины отказались от этого всем надоевшего femmes savantes[96], которое было в моде лет тридцать назад, чтобы предоставить женам академиков право защищать репутацию своих мужей и судить о таланте молодых или уже не очень молодых авторов… А эти романы не только увлекательны, но позволяют лучше себя узнать. И стать более свободным.

Дон Педро продолжает перелистывать страницы. На следующем рисунке молодая женщина с обнаженной грудью ласкает спину мужчины, который глубоко вошел сзади в другую женщину, стоящую на коленях. Дойдя до третьей гравюры – трое монахов внимательно изучают анатомию обнаженной девушки с задранной юбкой – адмирал закрывает книгу и молча кладет ее на покрывало.