* * *

Сидя за рулем неприметного седана напротив дома Лапуты, пытаясь взять себя в руки, Рисковый думал о своей бабушке Розе, матери отца, которая верила в колдовство, пусть и не практиковала его, верила в полтергейст, хотя вещи не смели и шевельнуться в ее ухоженном доме, верила в призраков, хотя ни одного не видела, могла рассказать подробности появления многих: добрых, злых, Элвиса. Теперь восьмидесятилетнюю бабушку Розу, бабу Розу, как с нежностью называла ее мать Рискового, уважали и любили, но и подсмеивались над ней из-за ее убежденности в том, что мир далеко не так прост, как утверждает наука и пять органов чувств.

И несмотря на случившееся с ним, Рисковый никак не мог заставить себя смириться с тем, что бабушка Роза, похоже, понимала окружающий мир лучше, чем все его знакомые и родственники.

Он не принадлежал к тем людям, которые долго думают о том, что делать дальше, как в повседневной жизни, так и в минуты смертельной опасности, но, сидя в машине под барабанящим по крыше дождем, в темноте, дрожа от холода, ему потребовалось время даже для того, чтобы сообразить, что он должен включить двигатель, обогреватель. А вопрос о том, звонить или не звонить в дверь Лапуты, вдруг превратился в самое сложное решение его жизни.

«Если ты умрешь, я не смогу вернуть тебя», — сказал Данни, с упором на тебя.

Коп не мог дать задний ход только потому, что боялся смерти. Если такое случалось, ему следовало писать заявление об отставке, начинать продавать телефоны, а свободное время убивать каким-нибудь хобби, хоть рукоделием.

«Я — не твой хранитель», — сказал Данни, с упором на твой, и прозвучали его слова и как предупреждение, и как что-то еще.

Ему захотелось поехать к бабушке Розе, положить голову ей на колени, позволить ей снять жар со лба холодным компрессом. Может, она угостит его домашними лимонными пирожными. И, конечно, нальет ему чашку горячего шоколада.

Дом Лапуты на другой стороне улицы, отделенный от Рискового пеленой дождя, выглядел совсем не так, как прежде. Тогда он видел красивый дом, построенный в викторианском стиле на большом участке земли, уютный, ждущий гостей, дом, в каких обычно живут дружные семьи, где все дети становятся врачами, юристами и астронавтами, где каждый любит остальных до скончания века. Теперь же, глядя на дом, он представлял себе в одной из спален привязанную к кровати девушку, блюющую, проклинающую Иисуса, разговаривающую голосами демонов.

Будучи копом, он не мог позволить страху остановить его, но, будучи еще и другом, не мог просто уехать и оставить Этана с неприкрытой спиной.

Информация. По собственному опыту Рисковый знал, что очень часто недостаток информации служит причиной сомнений и не позволяет принять верное решение. А ему очень хотелось получить ответы на несколько вопросов.

Но проблема заключалась в том, что официально у него не было повода задавать эти вопросы. Райнердом и его контактами предстояло заняться Сэму Кессельману, который расследовал убийство Мины Райнерд. Он же не имел к этому делу никакого отношения, поэтому не мог воспользоваться обычными каналами.

Вот он и позвонил Лауре Мунвс в отделение информационного обеспечения. Она встречалась с Этаном, по-прежнему питала к нему теплые чувства, помогла ему выследить Рольфа Райнерда по номерному знаку «Хонды», который зафиксировала камера наблюдения.

Рисковый боялся, что Лаура уже ушла домой, и, когда она сняла трубку, в его голосе послышалось явное облегчение:

— Ты все еще на месте.

— На месте? А я думала, что уже ушла. Думала, что преодолела половину пути до дома, успела купить копченую курицу на ужин. Нет, сукин ты сын, я на месте, но это и неважно, поскольку никакой личной жизни у меня нет.

— Я говорил ему, что только идиот мог позволить тебе уйти.

— Я тоже говорила ему, что он идиот.

— Все говорят ему, что он идиот.

— Да? Так, может, нам пора собраться вместе и выработать новую стратегию, раз уж обзывание его идиотом не дает результата? Мне он очень нравится, Рисковый.

— Он никак не может пережить смерть Ханны.

— Но ведь прошло пять лет!

— Когда она умерла, он потерял больше, чем жену. Он потерял цель жизни. Он больше не видит смысла в своем существовании. А должен видеть, потому что иначе человек сам не свой.

— В мире полно сексуальных, умных, успешных парней, которые не увидят смысл жизни, даже если Бог врежет им по физиономии кулаком, а кольцо, надетое на палец Всевышнего, оставит на лбу Его инициалы.

— Это будет старозаветная версия Бога.

— Ну почему я влюбилась в парня, которому нужен какой-то смысл?

— Возможно, потому, что он нужен и тебе. — Эта идея заставила Лауру задуматься, и, воспользовавшись ее молчанием, Рисковый перешел к делу: — Помнишь парня, которого ты помогла ему выследить вчера утром… Рольфа Райнерда?

— Знаменитый волк, — ответила она. — Рольф означает знаменитый волк.

— Рольф означает труп. Ты смотришь новости?

— Я же не мазохистка, не так ли?

— Тогда загляни в сводку убийств. Но не сейчас. Сейчас я хочу, чтобы ты кое-что узнала для меня, для Этана, но неофициально.

— Что тебе нужно?

Рисковый посмотрел на дом: с одной стороны, жилище для дружной семьи, с другой — ворота в ад.

— Владимир Лапута. Сообщи мне, как можно быстрее, не числится ли за ним чего, пусть даже штраф за неправильную парковку, все, что угодно.

* * *

Вместо того чтобы нажать на спусковой крючок, Корки вытащил ствол изо рта Далтона. Сталь скрипнула о зубы, которые шатались из-за общего истощения организма.

— Смерть от пули будет для тебя слишком легкой, — усмехнулся Корки. — Когда я решу покончить с тобой, я сделаю это медленно… так, чтобы это событие запечатлелось в памяти.

Он отложил пистолет, рассказал Далтону о том, как избавился от тел Ракели и Эмили, достал из соседнего холодильника новую бутыль с раствором для внутривенного вливания.

— Сегодня я кое-кого привезу сюда, — говорил он, готовя капельницу. — Зрителя, который станет свидетелем твоих последних мучений.

На высохшем лице, с кожей, облепившей кости, запавшие глаза следовали за перемещениями Корки по комнате, они более не сверкали ненавистью, их заполнил страх, это были глаза человека, который наконец-то осознал могущество хаоса и понял его величие.

— Это десятилетний мальчик, мой новый проект. Ты удивишься, когда я представлю его тебе.

Поставив на стойку новую бутыль, Корки прошел к шкафчику с лекарствами, достал одноразовый шприц и два маленьких пузырька.

— Я привяжу его к стулу рядом с твоей кроватью. А если он не захочет смотреть, как я убиваю тебя, я оттяну ему веки и приклею их липкой лентой.