– Пап.

– Н-да, и это они твой интернет изобрели, это волшебное удобство, что нынче проникает, как вонь, сквозь мельчайшие детали нашей жизни, покупки, работу по дому, домашние задания, налоги, поглощая нашу энергию, сжирая наше драгоценное время. И никакой невинности нет. Нигде. Никогда не было. Зачали его во грехе, худшем из возможных. А пока рос, он никогда не переставал нести в своем сердце пронизывающе-холодную жажду смерти для всей планеты, и не думай, будто что-то изменилось, детка.

Максин берется шарить среди полувзорванных ядрышек, не осталось ли попкорна.

– Но история продолжается, как тебе всегда нравилось напоминать нам. Холодная война закончилась, верно? Интернет развивался и дальше, прочь от военных, к гражданским – сейчас это чаты, Повсеместно Протянутая Паутина, онлайновый шопинг, худшее, что о нем скажешь, – может, слишком коммерциализировался. А смотри, сколько возможностей он дает миллиардам людей, перспективы, свобода.

Эрни начинает сёрф по каналам, словно бы в досаде.

– Зови свободой, но основа-то – контроль. Все соединены вместе, никому невозможно потеряться, теперь уже никогда. Сделай следующий шаг, подсоедини его к сотовым телефонам, и у тебя тотальная сеть слежки, никуда от нее не деться. Помнишь комиксы в «Ежедневных вестях»? Наручное радио Дика Трейси? Такое будет повсюду, все лохи станут умолять, чтоб дали поносить, наручники будущего. Зашибись. Как раз об этом и мечтают в Пентагоне, всемирное военное положение.

– Так вот откуда у меня эта паранойя.

– У детей своих спроси. Посмотри на «Стальную броню» – кого похищают террористы? Кого пытается спасти Змей? Главу ДАРПА. Сама подумай, а?

– Пап.

– Не веришь нам, спроси у своих друзей из ФБР, знаешь, у тех добрых полисменов с их базой данных НЦКИ?[134]Пятьдесят, сто миллионов досье? Они подтвердят, я уверен.

Она понимает это как приглашение – это, очевидно, оно и есть.

– Послушай, пап. Мне надо тебе рассказать… – И все наружу. Неумолимый вакуум отбытия Виндуста. Отредактированный с учетом дедовских тревог, ессессно, как без упоминания и эпизода Зигги на крав-маге.

Эрни выслушивает ее:

– Видел что-то в газете. Загадочная смерть, его там описывали как эксперта мозгового центра.

– Еще бы. Киллер, там про это говорилось? Наемный убийца?

– Не-а. Но, я полагаю, раз ФБР, ЦРУ, тут наемный убийца бы не исключался.

– Пап, сообщество мелкого жулья, с которым мне приходится работать, у нас там свой кодекс лузеров, вроде верности, уважения, не стучи, покуда не придется. А эта банда, они выходят продавать друг друга еще до завтрака, Виндуст доживал заемный срок.

– Считаешь, его свои прикончили? Я бы решил – месть, все эти серьезные обозлившиеся третьемирники, которых парняга, должно быть, насобирал себе по пути.

– Ты его видел еще до меня, ты мне его карточку передал, мог бы и сказать что-нибудь.

– Больше того, что я и так говорил? Когда ты была маленькой, я всегда старался, как мог, удерживать тебя от этого всеобщего безмозглого обожания копов, но с какой-то отметки начиная ты сама свои ошибки делаешь. – Затем, осторожно, каким она его раньше не видела: – Макселе, ты не?..

Глядя больше себе в колени, чем на отца, она делает вид, будто объясняет:

– Все эти мелкотравчатые мошенники, я никогда никому никакого спуску не давала, но вот первый же военный преступник большой лиги, с которым столкнулась, – и я пресмыкаюсь перед звездой, он мучает и убивает людей, ему это сходит с рук, а мне это претит, шокирует меня? нет, я думаю, он может исправиться. Он еще может повернуть назад, не бывает таких плохих людей, должна же у него быть совесть, еще есть время, он сможет все наверстать, вот только теперь уже не может…

– Ш. Шш. Все хорошо, детонька, – застенчиво тянясь к ее лицу. Нет, с крюка ее это не снимает, она знает, что была не вполне честна, надеясь, будто Эрни, либо для самозащиты, либо из истинной невинности, взломать которую она не в силах себя вынудить, лишь примет все это буквально. Что он и делает. – Ты всегда такая была. Я все ждал, когда ты это бросишь, отпустишь, станешь такой же холодной, как все мы, а сам только и молился, чтобы этого с тобой не произошло. Возвращалась, бывало, из школы, с уроков истории, какой-нибудь новый кошмар, индейцы, Холокост, преступления, к которым я закалил свое сердце много лет назад, преподавал их, но уже не настолько их чувствовал, а ты так сердилась, тебя так яростно это ранило, ручки в кулачки сжаты, ну как можно творить такое, как они потом с собой могут жить? Что я должен был говорить? Выдавали тебе салфетки и успокаивали, это взрослые, некоторые себя так ведут, тебе не нужно быть такой, как они, ты можешь быть лучше. Что тут еще придумаешь, убого это, но знаешь что, я так никогда и не выяснил, что в таких случаях надо было говорить. Считаешь, я этим очень доволен?

– Мальчишки у меня теперь то же самое спрашивают, я не хочу, чтоб они стали своими одноклассниками, циничной маленькой мразью, хорошо умеющей только пререкаться, – но что будет, если Зигги и Отису станет слишком уж не все равно, пап, этот мир, он же тогда их растопчет, ему раз плюнуть.

– Другого выхода нет, доверяй им, доверяй себе, и то же самое с Хорстом, который, похоже, снова у нас в кадре…

– Вообще-то уже какое-то время. А может, из него и не выходил.

– Ну а что до того другого парня, лучше пусть кто-то другой занимается цветами, панегириками. Как всегда грит Джо Хилл, не скорбите, организуйтесь. И вот тебе совет по части моды от твоего стильного старика: носи что-нибудь цветное, сторонись слишком черного.

И вот наутро у Шона, конечно, вот где она позволяет себе дезорганизоваться в тряпки, не с родителями или мужем, или дорогой подружайкой Хайди, нет – перед каким-то идиотом-сёрфа́нтом, для кого худшее представление о незадавшемся дне – волны в фут высотой.

– Так ты… у тебя к этому парню и впрямь чувства?

– Чувства к кому-то, – калифорнийская абракадабра, переведи, пожалуйста, нет, постой, не надо. – Шон? ОК, ты был прав, а я – нет, знаешь чего, иди-ка ты нахуй, сколько я тебе еще должна, нам надо расплатиться, потому что я никогда больше сюда не приду.

– Наша первая размолвка.

– Последняя. – Она почему-то не движется с места.

– Макси, пора. Я достигаю этой точки со всеми. Тебе сейчас надо иметься с Мудростью.

– Здорово, я тут у стоматолога.

Шон затемняет жалюзи, ставит пленку марокканской трансовой музыки, зажигает благовонную палочку.

– Готова?

– Нет. Шон…

– Вот она – Мудрость. Готовься к приему. – Вопреки себе она остается на своем коврике для медитаций. Глубоко дыша, Шон объявляет: – «Есть то, что есть, есть… есть то, что есть». – Дав снизойти молчанью, длительному, но, может, не настолько глубокому, как вдохи, что он делает. – Поняла?