Братия молчали. Потом некоторые из них, отвечая, сказали:

– Отче, они воры, и за дурные дела свои теперь затворены в темнице.

Святой на это сказал им:

– Кто сказал про них, что они воры?

Тогда братия, указывая на прозорливого старца, отвечали:

– Вот этот прозорливый отец указал на них, как на воров.

Тогда великий Паисий вопросил того старца:

– Правда ли то, что ты сказал про них?

Он же ответил:

– Сказанное мною – истина: это открыто мне было от Бога.

После этого святой Паисий сказал:

– Если бы это твое прозорливство было от Бога, а не от бесовского прельщения, то на твоих устах не было бы видно диавола.

Слушая это, все были объяты страхом: ибо всем ясно было, что слова, исходящие из уст Паисия, истинны; и все стали укорять обольщенного того прозорливца, и понуждали его просить прощения у преподобного; и он, объятой стыдом, припал к честным ногам святого, произнося:

– Отец, прости меня и помолись обо мне, прельщенном.

И лишь только святой сотворил молитву за него, как на глазах у всех, из уст прельщенного, вышел тщеславный и лживый бес и, превратившись в большего дикого вепря, с великою яростью устремился на преподобного, желая как бы растерзать его зубами своими. Но блаженный отец, закляв нечистого духа, послал его в пропасть. А старец тот, который прежде был обольщен диаволом, ощутил и даже глазами увидел исходящую из него бесовскую силу прельщения; исполнившись великого ужаса и трепета, он пал на землю, валяясь у ног Паисия, и со слезами молил получить от него совершенное прощение. Также и прочие братия, которые, предавшись обольщению, оскорбили неповинных, – все они, припавши к святому, просили у него прощение. И вывели из затвора тех двух юных иноков, и все, смотря на них, с умилением плакали, а обидевшие их просили у них молитв. Преподобный же Паисий поучал всех – с осторожностью избегать подобных вражеских прельщений и не верить лжепророчеству тех, которые стараются казаться святыми и прозорливыми. А лаврскому игумену, наедине, он указал, где положены украденные вещи, об украдших же ничего не сказал. Потом, преподав всем прощение и сотворив за всех молитву, он возвратился в свою келлию.

В те же времена и в тех же египетских пустынях просиял в подвигах постничества другой угодник Божий, преподобный Павел, по молитвам которого Господь тоже проявлял великую милость людям.

Преподобный Паисий, пожелав однажды посетить его, отправился к нему, и сошлись они, как два Ангела Божия и как два воина Христова, сильно поборающие невидимых врагов и друг другу в том помогающие. И были они оба, как какая-либо твердыня, непреоборимая никаким вражиим лукавством, и беседовали они друг с другом словами исполненными Духа Святого, – вместе наслаждались и сладким плодом молчания; в старости своей они ежедневно изобретали чисто юношеские подвиги, начиная каждый раз как бы сизнова подвизаться и как бы решив вести еще более совершенную жизнь.

Великий Паисий был старше летами Павла, блаженный же Павел по виду своему был сановит, но душою добр; и сказал преподобный Паисий:

– Пока мы в жизни сей, Господь не хочет, чтобы тело наше ослабло и разленилось, и будет стыд нам и срам, если во время кончины нашей мы обрящемся в лености.

Когда преподобный Паисий сказал это, блаженный Павел, выслушав, отвечал:

– О, пастыреначальник, вот я уже следую твоему похвальному и доброму совету не допускать себя до лености и уповаю на Бога, что святыми твоими молитвами Он поможет мне провести жизнь согласно твоей воле.

Прожив вместе довольно долгое время и наставив друг друга поучениями, преподобный Паисий и блаженный Павел, после любезного о Господе целования, разлучились телом, но не духом. Преподобный Павел остался на прежнем месте, а святой Паисий возвратился в свою келлию.

Оба сии святые отцы были чудотворцами, целителями страстей, опытными руководителями в деле спасение душ, о всех молитвенниками, ходатаями о спасении каждого и наставниками, мужи – сильные делом и словом, служа при этом добрым примером для всякого человека, ибо иноческие труды священного Павла весьма ублажались, а многочисленные и вышеестественные постнические подвиги блаженного Паисия, совершаемые им втайне, – хотя и не все, а только некоторые из них – всем почти были известны; и известны были именно для того, чтобы можно было слушающих об этих подвигах побудить к благодарению всесильного Бога, а подвизающихся – воспламенить к еще большему усердию: ведь ни одно человеческое слово не может достаточно передать всю высоту его духовной жизни; ибо он много служил Господу втайне, и не любил, чтобы его добрые дела были известны другим, – и это конечно – по его великому смирению. И когда его кто-либо из братий спрашивал: какая из добродетелей есть наивысшая? – он отвечал: – та, которая совершается втайне и об которой никто не знает». Также высоко он чтил и следующую добродетель – поступать во всем по воле других, но не по своей. Во всей своей добродетельной жизни преподобный определял – и это свято соблюдал – каждому делу подобающее ему время. У него было время молчать, время говорить, – время – уединиться и затвориться в своей келлии, время – выйти к братиям и беседовать с ними о душеполезном. Итак, в безмолвии, преподобный, путем богомысленного восхождения, приближался Богу, в общении же с братиями искал спасения ближнего; а всего дивнее было то, что он мудро умел скрывать добродетели свои, дабы жизнь его была известна не всем, находящимся в общении с ним. Когда же братия начинали прославлять его за какое-нибудь дело, он оставлял это дело и начинал совершать другой подвиг, дабы все скорее забыли о первом его деянии. «Когда же я, говорит писатель жития преподобного Паисия, спрашивал его, зачем ты так поступаешь? – он с радостью отвечал мне: для того, чтобы прежний подвиг мой остался неповрежденным; ибо великая беда, добавлял он при этом – человеческая похвала, и кто ради нее трудится, тот мало получает для себя пользы, и из таких людей мало кто спасается, так как суетная слава человеческая много им вредит; и истинно было сказано нашим Владыкою:

– «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Матф. 6:3).

Воспомянув эти слова и поучение преподобного, (продолжает Иоанн), я прихожу к концу своего повествования.

Достигнув глубокой старости, – великий по своей жизни и просвещенный добродетелями, – преподобный отец наш Паисий восприял конец здешних трудов, и