– Состарила нас эта война! – говорил Мережковский.

Удивительно то, что даже в этих условиях Мережковский не утрачивает способности работать. В ночлежке он завершает две части «Испанских мистиков» – рассказ о «Ночи Духа», искусе богооставленности, а перебравшись на виллу, только лишь оправившись от болезни и встав на ноги, – немедленно приступает к завершающей части трилогии – «Маленькой Терезе Сердца Иисусова».

К этой католической святой – монахине-кармелитке из Лизье, скончавшейся в 1897 году, двадцати четырех лет от роду, и канонизированной католической Церковью в 1925 году, – у Мережковских было свое, особое отношение, очень похожее не столько на религиозное, сколько на родственное. Для Мережковского простая история жизни Терезы Лизьезской (в пятнадцать лет она поступила в монастырь, где провела девять лет в послушании и молитве, заболела туберкулезом и умерла со словами «Боже мой, я люблю Тебя!») была символом простой, наивной любви к Богу и ближнему, именно простотой и ясностью своей побеждающей самые страшные искусы «Ночи Духа», о которых она пишет в своем «Дневнике» (он был опубликован посмертно).

Сейчас, в безнадежном положении, в оккупированном Биаррице, без гроша в кармане и без будущего, бессильно наблюдая за безраздельно торжествующим вокруг злом, Мережковский перечитывал жизнь Терезы, стараясь уловить главное: «Летчики знают, как опасны провалы в „воздушные ямы“, такие внезапные, что если авион не выправить вовремя, то он падает в яму и разбивается о землю. Есть и в религиозном опыте Терезы, так же, как у всех святых, такие „воздушные ямы“ – потери веры. Каждый раз, в последнюю минуту, перед самым падением выправляет она не чужие, мертвые, как у летательной машины, а свои, живые, как у Ангела, крылья, и, проносясь так близко к земле, что почти касается ее крылом, взлетает снова к небу, как ласточка. Чем больше ужас падения, тем упоительнее радость взлета. Но перед каждым падением помнит она, что может быть когда-нибудь и такое, что уже не взлетит, а упадет на землю и разобьется до смерти»…

В начале июля 1941 года Мережковских выселяют с виллы за неплатеж. Два месяца они живут в долг в меблированных комнатах, пытаясь достать у знакомых деньги на проезд до Парижа – фактически нищенствуют. Наконец удается занять нужную сумму – и они отправляются в Париж.

В Париж они прибывают 9 сентября.

С концом июня – началом июля 1941 года связана великая трагедия России – начало Великой Отечественной войны и разгром Красной армии на западных границах СССР, и один из самых странных и – до последнего времени – непонятных эпизодов в биографии Мережковского.

Легенда гласит, что после вторжения Германии в СССР Мережковский выступил по парижскому радио, приветствуя начало освобождения России из-под власти большевиков и «сравнивая Гитлера с Жанной д'Арк, призванной спасти мир от власти дьявола» (Ю. К. Терапиано), после чего оставшиеся в Париже русские эмигранты устроили старому писателю бойкот.

На самом деле все было с точностью до наоборот.

Мережковский действительно произнес речь, в которой упоминались Гитлер и Жанна д'Арк, но не по радио в Париже в июне 1941 года, а в отеле «Maison Basque» в Биаррице, вполне традиционным, «приватным» образом на его юбилейном чествовании 14 августа 1940 года. В эти месяцы как французы, так и русские эмигранты находились под впечатлением речи Шарля де Голля, произнесенной 18 июня 1940 года в Лондоне, куда улетел генерал, восставший против маршала Пэтена, заключившего перемирие с немцами, для организации французского Сопротивления. «Юбилейная» речь Мережковского, разделявшего тогда общее воодушевление, была вполне «голлистской».

«На огромной террасе нашего отеля, – вспоминала Н. А. Тэффи, – под председательством графини Г. собрали публику, среди которой мелькали и немецкие мундиры. Мережковский сказал длинную речь, немало смутившую русских клиентов отеля. Речь была направлена против большевиков и против немцев. Он уповал, что кончится кошмар, погибнут антихристы, терзающие Россию, и антихристы, которые сейчас душат Францию, и Россия Достоевского подаст руку Франции Паскаля и Жанны д'Арк.

– Ну, теперь выгонят нас немцы из отеля, – шептали перепуганные русские.

Но присутствовавшие немцы будто и не поняли этого пророчества и мирно аплодировали вместе с другими» (выделено мной. – Ю. 3.).[42]

Текст этой речи не сохранился, но именно она и стала источником для «мифа о радиообращении». По всей вероятности, эта речь действительно была «фрондерской» и «голлистской»: ведь не надо забывать, что в августе 1940 года Германия была союзницей СССР, с которым год назад, 23 августа 1939 года, был заключен Пакт о ненападении. Так что и отечественный социал-интернационализм, и германский национал-социализм были тогда для Мережковского двумя однородными «антихристианскими» силами, берущими в смертельное кольцо христианскую Европу – Польшу и Францию. Еще в 1932 году Мережковский соединял в единую силу «человекообразных варваров» и русских коммунистов и «хитлеровцев»: «Пусть еще не все антихристиане скинули с себя лицо человеческое, но уже все „человекообразные“ явно, не только на словах, но и на деле, как русские коммунисты, или тайно, только на деле, как фашисты и хитлеровцы, скинули с себя маску христианства. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что мир сейчас разделился на два воюющих стана: за и против Человека, за и против Христа» (статья «Что такое гуманизм»).

Однако все эти смысловые «нюансы» в эмигрантских кругах не были отмечены. Говорили, что Мережковский в оккупированном Биаррице отпраздновал свой 75-летний юбилей и в присутствии немцев сказал речь, в которой упоминались Гитлер и Жанна д'Арк. Далее произошла смысловая контаминация, ибо все помнили, как в предвоенные годы Мережковский носился с идеей возрождения дантовской мечты об Империи Мира в Италии, сравнивая Муссолини с автором «Божественной комедии». Так, по иронии судьбы «фрондерская» речь Мережковского 14 августа 1940 года осталась в памяти большинства эмигрантов, судивших об этом антигитлеровском демарше писателя по циркулирующим в кругах «русской Франции» слухам, сначала речью «о Гитлере и Жанне д'Арк», а затем и «речью о Гитлере – Жанне д'Арк» (докатился, мерзавец!).

Справедливости ради, нужно отметить, что Мережковский после возвращения из Биаррица в Париж в сентябре-ноябре 1941 года сам подавал в разговорах с прежними знакомыми повод для подобных слухов. Дело в том, что в Биаррице бедствующим Мережковским помогали немецкие солдаты и офицеры – почитатели Мережковского. После юбилейного вечера слух о пребывании в Биаррице литературной знаменитости мгновенно облетел всех находящихся на Ривьере многочисленных поклонников, желающих, вне зависимости от своего нынешнего «политического статуса», засвидетельствовать ему свое почтение.