Серпентина медленно протянула светящийся палец и с бесконечной нежностью провела им по векам дочери, коснувшись её в первый и последний раз за пределами озера.

Кожа под её пальцем покрылась чёрными завитками, и тени прыгнули от дымящейся плоти. Печаль начала плакать. В комнату тотчас ворвалась нянечка, и Серпентина скрылась в тенях и звёздном свете, огорчённая.

У пустынного серого берега одинокого серого озера стоял паром. Он скрипел во время штормов и ветров, его привязь натягивалась. Человек с горбом на спине, одетый в лохмотья, помогая себе шестом, плавал на этом пароме от одного берега к другому. Он увидел, как по берегу к нему идёт женщина с короткими волосами, торчащими во все стороны, и с красными от слёз глазами. Она подошла к парому и холодно посмотрела на него.

– Я лишь хотела к ней прикоснуться – живыми руками к моему живому ребёнку. Всего один раз…

– Этого было достаточно? – спросил паромщик.

Серпентина долго не отвечала.

– Да, – сказала она наконец и взошла на паром.

– То, что она оставила на твоих веках, Печаль, голубка моя, милая моя, мой гусёночек, – сказала старая женщина, – это твоя история, которая вьётся, путается и уходит назад. Это твоя история, история твоего рождения и жизни, что колыхалась туда-сюда, как священное кадило. Усики её дыма простёрлись во все стороны и переплелись, будто змеи, преследуя всех этих странных и не похожих друг на друга людей с упорством Звезды. Это истории обо всех, кто вошел в серебряные тени и вытащил тебя в мир: о твоей матери, что была убитой Звездой; о твоём отце, странном существе, любившем плот, который стал деревом, превращённым в красный корабль; о чайном листе, который нашёл путь за пределы мира и пробудил утробу мёртвой женщины, и о девочке, которая принесла его туда; о мальчике, заплатившем за тебя паромщику; о женщинах, что вытолкнули твою мать из смерти; о Василиске, которого они изуродовали, чтобы заговорить ещё раз перед смертью; о медведе, который дважды превратился, и о джиннии с огненным сердцем, родившейся, когда твои веки обожгло прикосновение твоей матери, и которая явилась в мир раньше тебя. – Карга улыбнулась. Её лицо прорезали морщины, из глаз потекли слёзы. – И, возможно, не в последнюю очередь – о женщине, некогда бывшей гусыней, которая забрала тебя из колыбели, увезла на пароме и унесла далеко-далеко, оставив точно кукушка, и наблюдала за тобой, и дала тебе нож, чтобы уберечь от голода и опасностей. Свой собственный нож, которым она убила Волшебника, когда была очень-очень юной. Тебя зовут Печаль, моя птичка, мой бриллиант! И тебя любили с первого твоего дня.

Девочка не могла дышать. Она кашляла, плакала и наконец рухнула на снег. Гнёздышко открыла Врата и обняла её, погладила волосы. Что-то прошептала ей и вытерла слёзы. Мальчик глядел на них с открытым ртом, пытаясь вспомнить все сказки и забывая их, как только они всплывали в его сердце, – золотые рыбки, не стоящие на месте.

Из леса вышла юная и очень красивая девушка. Её красное платье, похожее на дымку, казалось созданным для танцев. По правой стороне её тела бежали яркие татуировки в виде танцующего чёрного пламени. Рядом с ней шли Жар-Птица, чёрный дымящийся джинн и маленький коричневый паук с блестящими лапками. Девушка подошла к Печали, выбравшейся из объятий Гнёздышка, и они встали лицом к лицу. Утешение осторожно коснулась век девочки, окинула взглядом белый и тихий Сад.

– Выходит, здесь я должна была жить, если бы не стала дочерью Жар-Птицы, – сказала она. – Тебе тут нравилось?

Печаль покраснела.

– Нет, – прошептала она. – По ночам мне было холодно. Думаю… думаю, я платила за твой огонь своим горем с самого нашего рождения.

Утешение посерьёзнела.

– Прости меня.

Она заключила другую девушку в свои объятия танцовщицы и поцеловала её в щёку. «Они так похожи, – думал мальчик, – когда стоят вот так, уткнувшись лицами в плечи друг друга, и их чёрные волосы переплетаются».

– Теперь мы будем сёстрами, – весело сказала Утешение, отбрасывая волосы Печали с лица. – И ты научишься танцевать со мной, обещаю.

Подплыла джинния. Печаль увидела в её глазах, какая она теперь старая и древняя, как угасающее пламя. Она выглядела по-прежнему молодой, как любое пламя, её живот был чёрным и подтянутым, а ладони мерцали, но она очень устала.

– Думаю, – сказала она, приподняв красную бровь, – что ты в каком-то смысле моя мать. По крайней мере в той же степени, в какой вы сёстры. Гнёздышко пыталась всё объяснить, но у меня всегда было плохо с историей. Похоже, я единственный джинн обожженной плоти, и это стоило узнать, прежде чем погаснуть.

– Почему вы бросили меня так надолго? – воскликнула Печаль, не в силах больше сдерживаться. – Мне было так одиноко! И так страшно! Вы столько раз могли прийти за мной! Чего вы ждали?

Гнёздышко посмотрела на неё с мрачной торжественностью.

– Мир велик, а воспитание детей – вещь деликатная. Но, сердце моего сердца, я знала… – тут из своих юбок она вытащила длинное золотое перо, – …что все сказки заканчиваются. И я, мы все хотели быть здесь, когда твоя начнётся.

– Пойдём с нами, – сказала Утешение.

– Я… я боюсь! – сказала Печаль. – Я ведь никогда не была за Вратами, никогда! Я мечтала об этом, но теперь боюсь.

Гнёздышко наклонилась и взяла тёмное лицо девочки в свои руки. Её смеющиеся глаза были чёрными, как у птицы.

– Пойдём, Печаль, в мир и край, о котором ты не смеешь мечтать, где, я клянусь тебе, есть чудеса: множество грифонов, и Папесса за молитвой, и найденные потерянные девочки, и сатирица, смеющаяся в домике у моря.

Утешение повернулась к Фонарю, и они обменялись многозначительными взглядами. Паучиха ничего не сказала, лишь постукивала лапками друг о друга. Фонарь повернулся и стряхнул со спины длинный блистающий плащ, Утешение его поймала. Она укутала дрожащие плечи сестры в плащ из золотых перьев и расправила её волосы на воротнике.

– Пойдём, – сказала она. – Я покажу тебе много странных и чудесных вещей.

Мальчик пискнул. Он хотел издать куда более взрослый звук, но получился писк. Он не знал, чего хотел, и не знал, что сказать, но выражение его лица было таким, словно ему причинили боль. Его губы дрожали, он отважно сражался со слезами.

– Ты не всегда была одна, – только и смог выговорить мальчик. – Не всегда…

И девочка, его девочка, устремила на него долгий взгляд. Такая же спокойная и странная, какой была всегда. Её тёмные глаза ярко выделялись в первом бледном свете, что коснулся вершин деревьев, похожий на снег. Она стояла там, крепко сжимая разрисованную руку Утешения, с джиннией за плечом, Жар-Птицей за спиной, паучихой у ног и старой бабушкой, чья рука лежала на её плече. Мальчик хотел ринуться к ней, но не смел. Он был не таким, как они, и знал это. Его отошлют обратно во Дворец, где ему суждено сидеть в одиночестве на жёстком троне.