Но постепенно звуки возвращались, и перед глазами вновь возникали лица людей.

* * *

Мои поездки в центр продолжались уже несколько дней, и вот на восьмой, ближе к вечеру, ко мне подошла женщина. Я сидел с пустым бумажным стаканчиком в руке и смотрел в другую сторону, когда услышал женский голос:

– Эй! Послушай!

Обернувшись, я поднял глаза и увидел женщину средних лет, с которой мы встретились летом на этом самом месте. Первый человек, кто заговорил со мной за те дни. Не то чтобы я ожидал ее здесь встретить, но, услышав ее голос, подумал: все к тому и шло.

Как и в прошлый раз, одета она была шикарно. Что называется, человек умел одеваться. Темные очки в черепаховой оправе, бледно-голубой жакет с подложенными плечами, красная фланелевая юбка. Блузка из шелка, на воротнике жакета поблескивает маленькая золотая брошка тонкой работы. Красные туфли выглядят просто, но на деньги, которые она на них потратила, можно было бы жить несколько месяцев. Я смотрелся пугалом в сравнении с ней: спортивная куртка, купленная в тот год, когда я поступил в университет, серый трикотажный свитер с растянутым воротом, потертые синие джинсы и замызганные теннисные тапочки, некогда белые, а теперь неопределенного цвета.

Не обращая внимания на мой вид, женщина молча села рядом, заложила ногу за ногу, щелкнув замком, открыла сумочку и достала пачку «Вирджинии Слимз». Опять, как в тот раз, предложила сигарету – я опять отказался. Она прикурила от миниатюрной – не больше ластика – золотой зажигалки, потом сняла очки, положила их в нагрудный карман жакета и посмотрела мне в глаза с таким видом, будто искала оброненную в мелкий пруд монету. Взгляды наши встретились. У нее были странные глаза – глубокие, но без всякого выражения.

Женщина чуть прищурилась и сказала:

– Вот ты и вернулся.

Я кивнул.

Дымок от ее тонкой сигареты поднимался кверху и, подгоняемый ветерком, растворялся в воздухе. Женщина огляделась по сторонам, будто хотела собственными глазами увидеть, что это я высматривал со своей скамейки. Ничего заслуживающего внимания, похоже, не обнаружила и снова перевела взгляд на меня. Долго рассматривала мое пятно, глаза, нос, рот, потом снова пятно. Казалось, будь такая возможность, она принялась бы оценивать меня, как собаку на выставке: открывать рот, чтобы проверить зубы, заглядывать в уши.

– Мне нужны деньги, – проговорил я.

Женщина помолчала и спросила:

– И сколько же?

– Восемьдесят миллионов должно хватить.

Она перевела взгляд на небо, точно высчитывала в голове: если взять сначала отсюда, а это переложить туда… Я тем временем изучал ее макияж – едва заметно подведенные глаза наводили на какую-то неясную мысль, мягкий изгиб ресниц будто подавал некий знак.

Женщина чуть скривила губы.

– Приличные деньги.

– Бешеные, я бы сказал.

Бросив на землю на две трети недокуренную сигарету, она аккуратно придавила ее туфлей. Потом достала из плоской сумочки кожаное портмоне для визиток и вложила мне в руку карточку.

– Завтра ровно в четыре будь по этому адресу.

На карточке черными иероглифами значился только адрес – район Минато, Акасака, квартал, название билдинга и номер офиса. Ни имени, ни телефона. На оборотной стороне – вообще ничего. Я поднес карточку к носу – никакого запаха. Обыкновенный клочок белой бумаги.

Я взглянул на нее.

– А имя?

Женщина впервые улыбнулась и мягко покачала головой.

– Тебе ведь нужны деньги. А у денег разве есть имя?

Я тоже покачал головой. Конечно, у денег нет имени. А если было бы, то это уже не деньги. Деньгами деньги делает то, что они анонимны: происхождение у них – как ночь, такое же темное. Есть у них и еще одно – небывалое, захватывающее дух – качество: за них можно получить все, что угодно.

Женщина поднялась со скамейки.

– Так ты придешь в четыре часа?

– И что? Вы мне денег дадите?

– Посмотрим, – ответила женщина, и улыбка мелькнула в уголках ее глаз, как пронесшийся над песчаной дюной порыв ветра. Еще раз окинув взглядом все вокруг, она для порядка отряхнула юбку.

Быстро шагая, женщина растворилась в толпе, а я стоял и смотрел на раздавленный окурок и оставшийся на фильтре след ярко-красной губной помады. Сразу вспомнилась клеенчатая шляпа Мальты Кано.

Терять было нечего. В этом, пожалуй, единственное мое преимущество.

Этот резкий, отчетливый звук разбудил мальчика посреди ночи. Он нащупал выключатель настольной лампы и осмотрел комнату. Часы на стене показывали почти два. «Что может происходить в мире так поздно?» – удивился мальчик.

Тут звук раздался снова – точно! Он доносился с улицы. Будто кто-то заводил там большую пружину. Интересно, кому понадобилось это делать среди ночи? Хотя нет… Это только похоже на пружину, а на самом деле никто ничего не заводит. Понятно: там где-то птица кричит. Мальчик подтащил к окну стул, взобрался на него и, раздвинув занавески, приоткрыл окно. Прямо посередине неба, заливая сад ярким, почти дневным светом, висела огромная белая луна. Такая полная луна бывает поздней осенью. Деревья в саду показались мальчику совсем не такими, как днем. Они всегда смотрели на него приветливо, а теперь вдруг сделались совсем чужими. Толстые, покрытые листьями ветви дуба недовольно раскачивались под порывами налетавшего ветра и неприятно скрипели. Изменились и камни в саду – побелели, разгладились и бесстрастно, как лики мертвецов, взирали в небо.

Птица, издававшая эти звуки, похоже, сидела на сосне. Мальчик высунулся из окна и посмотрел наверх, но разглядеть птицу снизу, сквозь большие тяжелые ветки, не удалось. «Что за птица такая? Вот бы посмотреть», – подумал мальчик. Хотелось запомнить ее расцветку и как она выглядит, чтобы завтра отыскать в энциклопедии. Любопытство так разбирало его, что спать совсем расхотелось. Больше всего мальчик любил рассматривать в энциклопедии рыб и птиц. Эти замечательные толстые книжки, которые ему купили родители, стояли в ряд на книжной полке в его комнате. В школу мальчик еще не ходил, но уже умел читать.

Прокричав несколько раз кряду, птица умолкла. Интересно, слышал ее кроме него еще кто-нибудь? Папа или мама? А бабушка? Если не слышали, можно будет утром им рассказать, как ночью, в два часа, у них в саду на сосне сидела какая-то птица и кричала. «Голос у нее такой, точно пружину заводят. Хоть бы разок на нее взглянуть! Тогда я бы вам сказал, как она называется».

Птица больше не кричала. Пряталась в умытых лунным светом ветвях сосны и молчала как рыба. Порыв неприятного холодного ветра проник в комнату, будто предупреждая мальчика о чем-то. Он поежился и закрыл окно. Эта птица – не то что воробей или голубь – просто так людям не показывается. Мальчик читал в энциклопедии, что ночные птицы почти все – умные и осторожные. «Она знает, наверное, что я ее высматриваю, поэтому все равно не покажется, сколько ни жди». Мальчик раздумывал, идти ему в туалет или нет. Туда вел длинный темный коридор. Нет, лучше опять забраться в кровать и уснуть. А в туалет можно и до утра потерпеть.