Отдельной группой стояли скотты, ради этого сражения приплывшие из Эйре. Они присоединились к войску кельтов лишь накануне вечером — при одном только взгляде на их размалеванные синей краской, покрытые шрамами тела, на мрачные, нахмуренные лица сердце любого сжималось от страха. Ардену еще никогда не доводилась сражаться бок о бок с ними, но их вожди поклялись ему, что жаждут отведать римской крови — это была их месть за взятого в плен вождя, человека по имени Одокуллин из Дальриасты, а потом, по их словам, подло убитого римлянами.

Арден ловил себя на том, что иногда даже слегка завидует их угрюмой ненависти.

Зато те чувства, что сейчас будоражили его кровь, как он ни сдерживал их, до странности не имели ничего общего с предстоящей битвой. Мир, который он привык считать своим, вдруг словно разом обратился в прах, оставив у него во рту вкус песка. За всю свою жизнь Арден смог впустить в свое сердце всего двух женщин, и оба раза любовь его, жестоко раненная, умерла, истекая кровью, соленый привкус которой он чувствовал сейчас у себя на губах. Оплакав Алесию, он приучил себя к мысли, что боль, которую ему пришлось испытать, так велика, что уже ничто на свете не способно причинить ему большую. Но потом, спрыгнув с ветки дуба, он увидел сидевшую в своей повозке Валерию, напуганную до смерти, но сохранившую в своей душе достаточно смелости и стойкости, чтобы вонзить булавку в шею его коня, а потом решиться искать спасения в лесной чаще, — увидел и понял, что погиб.

И тогда он принялся выслеживать ее, как зверь выслеживает свою добычу. Он похитил ее и ввел в тот мир, который считал своим. Но судьба жестоко посмеялась над ним: как раз когда Арден нуждался в ней больше всего, когда любил и желал ее, как ни одну женщину из тех, которых он знал, когда понял, что верит ей, как себе, — именно тогда Валерия сбежала… бросила его ради того, чтобы вернуться к мужу. Выбрала постылое супружество вместо его любви! Даже не позабыла прихватить с собой свое обручальное кольцо! Понятно, почему она сбежала — решила предупредить римлян о нападении, предать его, она хочет, чтобы он потерпел поражение, желает его смерти! Собственно говоря, он и сам хотел того же — зачем жить, когда тебя предает та, кого ты любил?! Но сначала он сделает все, чтобы сокрушить Рим.

А потом умрет — с кельтским проклятием на устах.

— Ты и в самом деле ненавидишь их, да, Арден? — спросил Лука. — Вот этим-то ты и отличаешься от нас всех — мы ведь хотим только золота, вина, шелковых тканей и льна, ну и лошадей, конечно.

— Просто я знаю их, вот и все. Только этим я и отличаюсь от вас.

Отвернувшись, он подошел к Савии, которая после их отъезда из Тиранена не отходила от него ни на шаг, она жалась к нему, словно собака, что льнет к хозяину в поисках защиты. И Арден терпел это, потому что бывшая рабыня странным образом напоминала ему о Валерии. Она как будто отдала часть своей силы госпоже. Любая добрая римлянка ставит чувство долга превыше любви, объяснила она ему. А любой кельт — наоборот, ответил он ей.

— Где сейчас может быть твоя госпожа?

— Думаю, в той же самой крепости, где стоят петрианцы. — Савия смотрела на него с печалью в глазах. Она понимала, что Валерия разбила его сердце — точно так же, как он со своей бессмысленной и непонятной для нее войной разбил сердце ей.

— Если нам удастся перебраться через Вал и уничтожить гарнизон, постарайся отыскать ее, хорошо? И не отходи от нее ни на шаг. Сделай все, чтобы она осталась жива, и приведи ее ко мне.

— А если я сделаю это, что будет с моей госпожой?

Что с ней будет? Он и сам не мог этого сказать. Он боялся этой минуты, боялся даже думать о том, как увидит ее снова, хотя хотел этого больше всего на свете. Страх… и желание.

— К тому времени мой меч затупится, а мои руки устанут убивать. Я хочу взглянуть ей в глаза, заглянуть в ее сердце — мне хочется посмотреть на женщину, которая способна со всей страстью заниматься со мной любовью, чтобы через минуту покинуть, даже не оглянувшись назад, — а потом мы вместе решим, какой будет наша судьба.

Савия молча закрыла глаза.

Пора, подумал он. Время сражения пришло, и он должен повести их за собой.

Арден вышел вперед, где, опираясь на посох, увенчанный деревянной фигуркой ворона, молча ждал его Кэлин. Заметив это, варвары все как один вскочили на ноги, и у Ардена сжалось сердце — словно исполинская туча разом покрыла сухую, промерзшую землю… Богатый урожай соберет сегодня смерть, пронеслось у него в голове. Ему вдруг захотелось узнать, как это выглядит с высоты — не дрогнет ли сердце у тех, кто сейчас смотрит на них сверху, при виде этого полчища, словно ниоткуда появившегося вдруг у подножия стены?

Они были готовы.

Подняв меч, Каратак повернулся к своим людям — к тем самым людям, в мужестве которых не сомневался.

— Во имя Дагды! — крикнул он. Голос его, прогремев подобно раскату грома, далеко разнесся в морозном воздухе.

Вслед за ним Кэлин вскинул свой посох:

— Во имя богов нашей священной рощи!

— Во имя Дагды! — взревели воины. Они потрясали в воздухе копьями, и бесчисленные древки их вознеслись подобно колосьям спелой пшеницы, и крики всех слились в один многоголосый вой. — Во имя наших священных лесов! — Широкие крученые цепи на шеях и серебряные нашлепки на доспехах слабо поблескивали в холодном свете морозного утра. Обнаженные тела кельтов, вздувшиеся буграми, налитые силой мышцы отливали бронзой. А мгновением позже взревели рога, и их хриплый рев разнесся в воздухе, словно трубный клич.

«Мы пришли, — говорили рога. — Остановите нас, если сможете!» А еще через миг они бросились вперед, и земля тяжко застонала и загудела от топота бесчисленных ног.

Кельты хлынули к подножию Вала стремительным потоком — проломив тонкий лед речушки, они скатились вниз и зашлепали по мелководью, вопя от холода. Не прошло и минуты, как они вскарабкались на противоположный берег и, словно океанская волна, затопили подножие Адрианова вала. Двадцать самых крепких из них волокли ствол исполинской сосны с заостренным концом, намереваясь использовать его как таран, чтобы проломить ворота крепости, — со стороны он был похож на гигантский коричневый фаллос, готовый мстительно впиться в живую плоть. Остальные тащили с собой крюки с веревками на конце.

Их появление не осталось незамеченным — горстка римских солдат высыпала на парапет. Они метались взад-вперед, оглашая крепость пронзительными воплями. Где-то внутри взвыла труба. В атакующих полетели стрелы, но большинство из них втыкались в щиты или, не причиняя никакого вреда, падали на землю у ног варваров. Однако одна стрела все-таки отыскала живую плоть — раздался пронзительный вопль, и тело варвара тяжело осело на землю. Вслед за ним еще одна угодила одному из кельтов прямо в глаз, и звенящий, исполненный мучительной боли крик разорвал морозный воздух. А потом в ход пошли баллисты. Тяжелая стрела одной из них, попав в плотную толпу кельтов, с ужасающим треском врезалась в нее, разметав и раскидав их в разные стороны. Щиты варваров, не выдержав такого удара, трескались и разлетались осколками, словно яичная скорлупа.