Чтобы осмелиться на подобный доклад, зная, что автор «основных начал устройства» сам император, нужно было обладать и чувством собственного достоинства, и мужеством, и характером. Однако и Николай нерешительностью не страдал. Получив известие о падении форта Лазаревский, приказал немедленно передвинуть на Кавказ 13-ю крымскую дивизию. Но Крым был далеко, а положение угрожающим, и тогда на помощь береговым гарнизонам по распоряжению опять же государя императора срочно двинули резервные батальоны Тенгинского пехотного, того самого, куда его решением будет зачислен Лермонтов. Известие о падении Михайловского пришло в Петербург 9 апреля 1840 года. 11 апреля государь потребовал срочного окончания военно-судного дела о дуэли, а 13-го изменил решение суда. Согласно определению генерал-аудитора, поручика Лермонтова надлежало выдержать под арестом на гауптвахте в течение трех месяцев, а затем выписать в один из армейских полков тем же чином. Получив на высочайшее утверждение приговор, Николай сам выбрал полк – Тенгинский, а на пакете, в котором было прислано решение генерал-аудитора, приписал: «Исполнить сегодня же». Факт, казалось бы, настолько красноречивый, что даже комментарии не требуются. Однако делать на этом основании из государя злодея было бы все-таки не историчным. Тенгинский пехотный считался самым исправным и славным из кавказских полков, а воспитание посредством настоящей фронтовой службы – верным средством от пагубного легкомыслия и неприличной в «государстве порядка» ветрености. Ермолов, разгневавшись на одного из своих сыновей, отправил его на Кавказ, снабдив письмом к генералу Граббе, в котором просил определить напроказившего негодника рядовым в Тенгинский пехотный.

Это во-первых. Во-вторых. Выбирая для провинившегося гусара исправительный полк, Николай и мысли не допускал, что операция, в которой эта воинская часть должна стать основной победительной силой, обречена на провал. Идея Береговой линии принадлежала лично ему, и в ней не могло быть изъяна. Падение форта Михайловский, сообщение о котором легло на рабочий стол императора почти одновременно с бумагами Лермонтова, он принял так, как и должен был принять подобный казус автор безупречно – стратегически и тактически – разработанного проекта. Сборища горских народов оказались многочисленнее, чем предполагалось, следовательно, необходимо повысить численность русского экспедиционного отряда. И если господин Лермонтов настолько не дорожит жизнью, что позволил «французишке» запутать себя в дуэльную мерзопакость, так пусть уж лучше рискует в деле, которому суждено принести славу Отечеству. Но то, чего не желал видеть император, понимало все кавказское руководство, в том числе и генерал Граббе: положение в Черномории катастрофично и отправлять туда автора «этого изумительного “Героя нашего времени”» преступление. Усердный читатель Тацита и Тита Ливия, Граббе верил в Возмездие, в карающую руку «Немезиды истории», в суд потомства. Сделав вид, что не понял смысла распоряжения императора, он поступил так, как поступил бы на его месте любой грамотный военачальник: отправил отличного кавалериста, гусара и драгуна, на тот участок фронта, где была крайняя нужда в офицерах «конницы летучей».

Нет, нет, Граббе вовсе не прятал поэта от опасностей: экспедиция Галафеева, несмотря на обилие прикомандированных к ней гвардейцев, не была игрой в солдатики и не могла ею быть. Положение в Дагестане и Малой Чечне было очень серьезным. Шамиль стянул в кулак силы сопротивления всего Северного Кавказа. Но над Чеченским походом не тяготела роковая и бессмысленная обреченность, а главное, галафеевская тактика кратковременных набегов на немирные аулы обещала пусть и скромный, но почти гарантированный успех, а значит, и надежду на представление к награде, за которым можно было бы ожидать и помилования. Сбылась давняя мечта Лермонтова – принять непосредственное участие в настоящей войне. Ведь в задуманном им романе «из времен смертельного боя двух великих наций» война должна стать одним из главных объектов изображения. Чтобы изобразить «тревоги дикие войны» без ложного пафоса и романтических украшений, войну надо было увидеть лицом к лицу. На расстоянии смерти.

Решающее сражение произошло при речке Валерик 11 июля 1840 года. В нашем распоряжении имеются три описания этого боя.

Реконструкция историка, основанная на изучении «Журнала военных действий»:

«…Поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».

Письмо самого Лермонтова Алексею Лопухину от 12 сентября 1840 года:

«У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте… вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью».

И наконец, «Валерик», написанный на следующий день после «жаркого дела». «Валерик» в переводе с чеченского означает «мертвый»; Лермонтов истолковывает метафору, заключенную в географическом «имени» горной реки, по-своему. Мертва не сама «речка смерти», а идея, во имя которой пролита кровь множества людей:

Герой «Бородина», старый воин, через двадцать пять лет после сражения гордится тем, что был участником боя, о котором «помнит вся Россия». Героя «Валерика» воспоминания о вчерашней схватке наводят на размышления о бессмысленности «вражды»:

Не испытал участник «военного представления» и ожидаемого «упоения в бою». Самым сильным впечатлением, вынесенным из боя, оказалось лицо смерти, увиденное вблизи:

При всей выразительности приведенных описаний жаркого боя у реки Валерик, читателю не хватает реалий, чтобы представить себе, что же означает, скажем, процитированная выше строка из Журнала военных действий: «…с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».

Дабы восполнить нехватку конкретных подробностей, привожу отрывок из воспоминаний участника другой экспедиции в те же места – печально знаменитого Даргинского похода (лето 1845 г.), в котором, кстати, погиб Михаил Глебов, секундант Лермонтова на его последней дуэли:[46]