Они молчали, тяжело думая каждый о своем.

— Возможно, позже я прощу тебе то, что ты своей технологией вмешался в жизнь моей семьи. Но я должна была высказаться. И ты не ответил мне — зачем ты это сделал? чтобы привлечь мое внимание и заслужить мою благодарность?., этим надо было заниматься раньше, Герц, гораздо раньше. Мы уже старики, и каждый прожил свою жизнь; мы давно уже не половинки чего-то целого, нам свои судьбы не склеить. Я говорила тебе: «Или откажись от опытов, или отдай свое искусство людям»; ты не захотел ни того, ни другого.

— Я и сейчас этого сделать не могу, — мрачно ответил профессор. — У меня нелегкая ноша, но ее не сбросишь с плеч и не перевалишь на другого.

— И жить с мертвыми, словно с семьей.

— Да, потому что остальные их не принимают.

— Все-таки — зачем? почему ты оживил именно ее?

— Может быть, потому, что я не в силах оживить свою сестру — я говорил о ней, ты помнишь… Франке тоже было восемнадцать лет. Это несправедливо, когда умирают молодые.

— Понимаю, Герц. Ужасно то, что с ней случилось, но судьба жестока, и с ее ударами приходится смиряться.

— Я никогда не смирюсь, — твердо произнес Герц. — Одно дело — то, что я выбрал сам, это мое. И совсем другое — то, что мне навязывают… кто угодно — хоть Гитлер, хоть Господь Бог.

— Мятежник. — Казалось, в голосе Стины звучало осуждение, но было в нем и нечто иное. Она услышала прежнего Герца. — Извини, но я не увижусь с тобой, когда приеду.

— Я и не ждал этого. Пожалуй, будет лучше, если в этот раз мы не встретимся.

— Я не выдам тебя, чертов еврейский заговорщик.

— Могла бы и не говорить об этом, — проворчал Герц, хотя на сердце стало теплей, — старая партизанка. Одна просьба напоследок…

— Так, я вся внимание.

— Скажи Марсель, чтобы она обязательно приехала ко мне сегодня вечером.

— Скажу, но за руку к тебе не поведу.

* * *

Псы молотили по воздуху сильными хвостами, перебирали лапами и нетерпеливо, радостно поскуливали. Граф Сан-Сильверский ерошил им могучие загривки, гладил по головам и позволял лизать себе лицо. Марсель в вольеру не входила, но так, на вид, ухоженные здоровенные собаки ей понравились.

— Да не пугайтесь, Марсель, не укусят! НАС они не кусают. Познакомьтесь с ними…

— Почему? — Марсель поверила, но зашла за металлическую сетку с осторожностью.

— Собаки нам сродни. Мы их… как бы сказать?., бодрим, что ли. Когда нам кто-нибудь нравится, когда мы касаемся его — от нас перетекает капелька заряда.

— А разрядиться не боитесь? — Пес с интересом обнюхал протянутую девушкой ладонь, лизнул ее и завилял хвостом.

— О нет! потери минимальные. Типа естественной усушки и утруски. И… разве жалко отдать чуточку тепла тому, кого ты любишь? Пу-усть живут, пу-усть им будет хорошо, — приговаривал Аник, наглаживая рыжевато-серую овчарку. — У меня сердце разрывается, Марсель! Собаки-то недолговечные. А построить инкарнатор для собаки — так профессор разозлится.

— Но ведь для мышек, для лягушек у него машина есть?

— Крысы, мыши мало требуют, их машина меньше стиральной. А, скажем, Оверхаге весит сорок семь кило — это ж какие нужны обмотки?!. Увы.

— Это, значит, Оверхаге.

— Да. Господин Леон Оверхаге собственной персоной. Государственный обвинитель Юго-Западной провинции, старший советник юстиции. Лев! Голова — два уха! — сгреб Аник овчарку за острые уши. — Что, догавкался? У-у-у, морда…

— А переселением душ профессор не занимается? — человеческое имя пса заставило Марсель задуматься.

— Ни боже мой. Он бы меня с просьбой всадить прокурора в псину отослал к истокам бытия. Вы не то себе представили, Марсель. Это в честь господина Оверхаге, в знак моего к нему глубокого почтения. Вот этот — судья Левен, а вон тот — инспектор Веге, тварь зубастая.

— Очень вы их любите…

— Души не чаю! Я решил — пусть будет наоборот. Вор — на воле, судьи — за решеткой. И сразу, знаете, отхлынуло; я успокоился. Такая у меня разгрузочная психотерапия…

Экскурсия по вилле «Эммеранс» была недолгой, но содержательной. Аник гордился небольшим особняком, обставленным в соответствии с его понятиями о престиже.

— Вы полагаете, что спали на простой кровати? как бы не так! Это королевское ложе, имущество короны. Если под нее залезть, можно увидеть гербовый инвентарный номер… Не верите?! там и наклейка есть: «Даровано высочайшим повелением».

— Ну, если на этом спят гости, то вы сами…

— Вот-вот, и все так спрашивают, и хотят увидеть, а потом и поваляться. Это ловушка не для вас, Марсель; пройдемте мимо. Кабинет! вы тут бывали, но — обратите внимание! Картина, занавешенная кисеей! приоткрываем…

— Аник, как не совестно! Это фотомонтаж. Вы не могли стоять под ручку с Виолеттой. Сознайтесь, что это подделка.

— А надпись в уголке? Рука ее высочества! Поэтому и кисея — не всем дозволено на это лицезреть.

— «Анику Дешану, знающему, о чем думают цветы. Виола, 19 мая 1988 года». Нет, вы действительно…

— Мечта снайпера, Марсель — самая трудная мишень.

Аника прямо распирало. Он очень страдал от невозможности встать посреди улицы и заорать: «Люди! люди! глядите! сбылись мои мечты! я пережил всех, кто меня судил, я любил принцессу, я езжу на тачке престолонаследника, у меня свой дом и нет отбоя от девчонок!» И вдруг такой случай — подвернулся человек, перед которым можно похвастаться, не таясь!

— Виола свела меня с Леонидом, — непринужденно болтал Аник, с панибратской небрежностью называя имена членов королевской семьи. — Мы охотились в Маэлдоне, чудесно проводили время… Леонид — отличный малый и настоящий аристократ. Как-то сидим мы у камина; вино — представляете, урожая 1809 года, бутылочку нам принесли из погребов, вся мхом заросла…

— Селитрой, — поправил незаметно появившийся Клейн.

— Да, — Аник метнул в него злой взгляд. — Нам откупорили, и бесподобный запах…

— Нет, не откупорили — саблей срубили, по-гусарски.

— По-моему, твой «вольво» барахлил вчера. Я слышал, когда ты подъехал, — что-то стучало в моторе. Сходил бы посмотрел.

— Я лучше послушаю.

Выпихнуть Клейна можно было разве что втроем; обреченно вздохнув, Аник продолжил:

— Сорт «император», из виноградников близ Порт-Амальера. Еще когда Наполеон…

— А, помню — ту бутылку не допил сам Бонапарт, и вам оставил половину. И кругом шталмейстеры, гофмаршалы и камер-фрейлины в чем мать ро…

— Да заткнешься ты или нет?! — взорвался Аник. — Рассказать ничего невозможно! Сам-то был при дворе?! не был! потому что — деревня! ты давно ли разучился деньги в носовой платок завязывать?!