ней с цветами и вином; дело дошло до того, что однажды она бросилась к телефону, вызвать милицию… Только после этого он свои пылкие визиты к ней прекратил.

Но вот Таня ушла к себе, и Глинкин повернулся к хозяину дома.

— Ну, Михаил Борисович, вы здоровы? — весело спросил он, протянув руку, и Лукьянчику не понравилось, что он над ним издевается. Не дождавшись ответа, Глинкин поинтересовался: — Звонил тебе Вязников, в душу его…?

— Звонил, звонил, — не скрыл раздражения Лукьянчик. — Что-то показалось мне, что ты передержал меня в больнице.

— Тут лучше было пересолить, — серьезно сказал Глинкин, но, увидев на лице хозяина дома удивление, добавил мягко — Давай-ка лучше обмозгуем повестку ближайшего заседания исполкома.

Повестка получилась длиннющей — семнадцать вопросов; правда, половина их были, по терминологии Глинкина, скорострельными.

— Выдержим! — сказал Лукьянчик, он изголодался по работе, ему хотелось поскорее ринуться в карусель привычных дел.

Скромно выпив, вкусно и сытно закусив, они перешли в кабинет, выгороженный в одной из комнат. Сели рядком на диван и около часа говорили тихо, еле слышно, и стороннему человеку не понять, о чем шла у них речь…

— Пока вы болели, я притормозил… — сказал Глинкин.

— Дом на Ключевой приняли? — поинтересовался Лукьянчик.

— Его лучше обойти стороной.

— Почему?

— В этот дом переезжают начальник нашей госбезопасности, председатель городского народного контроля, редактор газеты… Представляете? Бабы у подъезда сойдутся, и пошла информация. Зато нас порадует дом на Кузнечной.

— Каждый кузнец своего счастья… — тихо рассмеялся Лукьянчик.

— Именно. Но что-то воздух мне не нравится… — вздохнул Глинкин, однако, что он имел в виду, не пояснил…

Поднимаясь с дивана, Глинкин положил на столик конверт и, увидев на лице у Лукьянчика вопрос, пояснил:

— Это полагается вам по больничному бюллетеню, — и рассмеялся. — Завтра в исполкоме будете?

— Обязательно.

— Днем к вам будет рваться некто Буровин. Примите его… Ответ — «подумаем». А гусь жирный.

Когда Глинкин ушел, Лукьянчик некоторое время сидел один в кабинете, погасив свет и включив тихую радиомузыку. «Все-таки жизнь прекрасна», — подумал он, и, точно подтверждая это, в дверях появилась его Таня в ярком халатике, не совсем запахнутом:

— Ты что, в больнице спать разучился? Идем-ка…

Жизнь действительно прекрасна. Особенно после больницы. Дни покатились быстро, один за другим, — вроде бы и похожие, и такие разные. Очень разные…

Начинался тихий и теплый день, первый такой теплый после почти двухнедельного похолодания. Лукьянчик побрился, принял холодный душ, на завтрак выпил кружку холодного молока с хрустящей домашней булочкой и вышел во двор, где в густой тени акаций стоял его красный «Москвич», купленный еще во время работы на стройке. Квартира Лукьянчика была на первом этаже, он сам в свое время попросил именно эту квартиру, что произвело тогда хорошее впечатление — от первого этажа все норовили отказаться… В его квартире всего две комнаты. Правда, вряд ли кто знал, что, когда дом еще строился, Лукьянчик позаботился о том, чтобы в его будущей квартире две комнаты образовались фактически из четырех, и пробил дверь во двор. После переезда (заранее предусмотрев и это) он отгородил себе позади дома тупичок, засадил его акациями, которые скрыли и забор, и ворота, и начатую постройку там гаража…

Лукьянчик завел двигатель и прислушался к его ровному рокоту. Жена — это происходило каждое утро — вышла из дома проводить его, и он с приятностью в душе смотрел на свою несколько раздобревшую, но по-прежнему моложавую и желанную жену. Она прошла к воротам и долго манипулировала там с многочисленными запорами.

В общем, Лукьянчик уехал из дома в прекрасном расположении духа. Все было прекрасно в это утро: постовые милиционеры отдавали ему честь, а он одаривал их улыбками.

Оставив машину на исполкомовской стоянке, он вошел в здание. Начфин, который всегда приходил на работу раньше всех, приветствовал его у начала лестницы и добавил шепотом, сделав круглые глаза:

— Вас прокурор дожидается. Пошел к вам на этаж…

«Чего это он приперся спозаранку?» — думал Лукьянчик, поднимаясь по лестнице и стараясь погасить тревогу. Он, кроме всего, не любил своего районного прокурора — этот грузный молчаливый человек с тяжелым взглядом светло-серых глаз всегда держался так, будто он знает что-то такое, чего никто, кроме него, знать не может. Так чего же он пожаловал ни свет ни заря? К чертям тревогу! В конце концов, у прокурора может быть к нему тысяча всяких дел. О этой мыслью он вошел в свою приемную и увидел широкую спину прокурора, полностью закрывавшую окно, так, по крайней мере, показалось Лукьянчику.

Прокурор медленно обернулся:

— Я к вам, Михаил Борисович… Извините, конечно, явился рановато.

— Прошу, прошу, товарищ Оганов. — Лукьянчик распахнул дверь в свой кабинет. Прокурор прошел вперед, Лукьянчик — за ним и тут же наткнулся на каменную спину Оганова, который остановился в дверях, так как в кабинете было темно. — Фу-ты, чертовщина! — Лукьянчик бросился к ближайшему окну, раздернул тяжелые гардины. — Дурацкая забота секретаря — она летом всегда, уходя из исполкома, закрывает здесь все окна, чтобы утреннее солнце не накаляло кабинет. Проходите… — Он раздвинул еще две шторы и сел за стол.

Прокурор присел к маленькому приставному столику, отчего тот стал еще меньше.

— А я с делом весьма неприятным, — медленно прогудел прокурор, поглаживая тяжелой ладонью полированный столик.

— Что еще случилось? — недовольно спросил Лукьянчик, передвигая лежавшие на столе предметы, будто подчиняя их какому-то раз и навсегда установленному порядку.

— Минувшей ночью мы задержали вашего заместителя Глинкина.

— Как это задержали? — Лукьянчик впился напряженным взглядом в Оганова. — Он же депутат?

— К тому же еще и ваш зам, — подхватил прокурор и добавил: — Согласовано с горисполкомом.

— За что? — еще один нелепый вопрос, и Лукьянчик это сам понял, но с запозданием.

— За получение взятки. Но дело не только в этом.