В апреле 1982 года КГБ арестовал пятерых наиболее активных «молодых социалистов» – Андрея Фадина, Павла Кудюкина, Юрия Хавкина, Владимира Чернецкого и Бориса Кагарлицкого, а еще через два месяца и Михаила Ривкина. Социалисты – люди прагматичные. Цель у них всегда оправдывает средства, будь то революция или предварительное следствие. Очень быстро они все начали давать показания, спасая свои драгоценные шкуры. Все, кроме Ривкина. А поскольку он оказался единственным, кто уперся, то все главные показания «молодых социалистов» были направлены именно против него. Заодно они заложили и всех, кого знали, – по их показаниям было возбуждено около двадцати уголовных дел. Правда, по этим делам никого не посадили, а только потрепали нервы на допросах и обысках, поувольняли с работы и повыгоняли из институтов. Через год, в апреле 1983 года, все обвиняемые, кроме Ривкина, были помилованы до суда и освобождены. В июле Ривкин предстал перед Мосгорсудом. «Молодые социалисты» выступали у него на суде свидетелями обвинения. Михаил получил по максимуму – 7 лет колонии и 5 лет ссылки.

Дело это не было особо громким, но ясно продемонстрировало, какое поведение на следствии и в суде поощряется, а какое нет. Кроме прямого ущерба жертвам своих показаний стукачи наносили и немалый моральный урон. Больше всех страдали близкие, вынужденные разрываться между родным человеком и преданными друзьями. Положение их было иногда по-настоящему трагичным.

Мне повезло, меня стукачи особенно не донимали. В первом деле их не было вовсе, во втором их роль была незначительной. Тем не менее зацепило и меня. Публикации в центральной советской прессе, обвинения в связях с ЦРУ и показания некоторых бывших знакомых были вздором.

По-настоящему задело меня предательство моего товарища по Рабочей комиссии Феликса Сереброва. К началу 1981 года он был последним членом нашей комиссии, который оставался на воле. Его арестовали в январе и судили в апреле 1981 года. Он признал свою вину в части инкриминируемых ему действий, но утверждал, что у него не было цели подрыва или ослабления советской власти. Свою деятельность в Рабочей комиссии он признал антисоветской, выразил раскаяние и обещал впредь ничем подобным не заниматься. Дал он показания и на некоторых западных корреспондентов.

Исход дела Сереброва был в некотором смысле необычным. Поначалу он, как и все члены комиссии, обвинялся по ст. 1901 УК РСФСР с максимумом наказания до трех лет. Но после того как он начал давать показания, обвинение ему переквалифицировали на ст. 70 УК с максимумом до семи лет. «Раскаяние» утяжелило его участь! КГБ нарушило свое правило: снисхождение в обмен на раскаяние. Видно, кому-то надо было отчитаться в большом успехе по делу Рабочей комиссии. А большой успех – это тяжелая статья и большой срок. Феликс Серебров был единственным членом Рабочей комиссии, который не выдержал следствия. Вскоре его приговорили к 4 годам лишения свободы и 5 годам ссылки.

Увы, на этом его падение не кончилось. В 1984 году он выступил свидетелем на процессе у Елены Георгиевны Боннэр, когда ее судили в Горьком по ст. 1901 УК. Причем показания его по фактическим обстоятельствам были ложные, подтасованные под обвинение в клевете на советский строй.

Отвечаем ли мы за своих друзей и близких? Формально – нет, фактически – да. Я ясно осознал тогда, что тень от позорного поведения Сереброва ложится и на меня. Это очень тягостное ощущение. Его предательство осталось темным пятном на репутации Рабочей комиссии.

Столкнула меня судьба и с еще одним отступником и стукачом. Александр Болонкин, которого я в 1977 году навещал в бурятской ссылке по поручению Гинзбурга, на следующий год был арестован по обвинению в левом заработке – без договоров и за несоразмерно большие деньги. По этому вздорному обвинению он получил три года лагеря, и, когда его срок заканчивался, КГБ подступил к нему с новыми обвинениями – в антисоветской деятельности. Они не отпускали его, надеясь выдавить из него полноценное раскаяние. У них были к тому основания: на своем первом следствии в Москве Болонкин и его подельник Валерий Балакирев давали показания на себя, друг друга и своих знакомых. Тогда на суде Болонкин от своих показаний отказался, но КГБ уже понимал, что он поддается давлению. КГБ был уверен, что надо всего лишь посильнее нажать. И они поднажали, угрожая карцером, пресс-хатой и десятилетним тюремным сроком.

Болонкин согласился на всё. Он не только полностью признал свою вину, но и принял участие в пропагандистской кампании. В феврале 1982 года его приговорили по части 2 ст. 70 УК к 1 году лишения свободы и 5 годам ссылки. Один год вместо ожидавшихся десяти – это совсем неплохо. Тем более что десять месяцев предварительного заключения он уже отсидел. В апреле его освободили, и он начал отбывать ссылку в Улан-Удэ, центре Бурятской автономной республики. Дали работу – старшим научным сотрудником в технологическим институте.

За все это надо было платить. В апреле в газете «Неделя» (№16, 1982) появилась большая статья Дмитрия Мещанинова и штатного гэбэшного «журналиста» Леонида Колосова «Прозрение». В ней обильно цитировались показания Болонкина с персональными обвинениями диссидентов – в основном тех, кто помогал ему в рамках Фонда помощи политзаключенным. В апреле же Болонкин выступил по центральному телевидению с «разоблачениями» демократического движения и в защиту советской власти. («Декабрист, про тебя по телевизору говорят!» – прибежав к моей камере, в восторге орали надзиратели.)

Использовали Болонкина и персонально против меня. Весной 1982 года я снова попал на несколько сроков в ШИЗО, где всякая переписка с кем бы то ни было, естественно, была запрещена. Тем не менее прямо в камеру мне принесли толстое письмо. От Болонкина. «Ты, наверное, знаешь, что я решил отказаться от антисоветской деятельности, жить и работать, как все советские граждане», – писал он в начале письма. Болонкин предлагал мне быть честным перед собой и признать поражение, просил написать заявление об отказе от антисоветской деятельности и действительно прекратить ее. Он предлагал поручиться за меня перед КГБ и обещал ссылку «в приличном месте», если я откажусь от идеи «всю жизнь скитаться по тюрьмам и лагерям» – обычная аргументация стукача, мечтающего завлечь в свою паскудную компанию как можно больше народу. Меня даже уязвило, что КГБ подкатывается ко мне с такой дешевкой.

КГБ выдержал правильную однодневную паузу, и на следующий день ко мне пожаловал мой старый знакомый – сотрудник КГБ Якутии капитан Зырянов. Дурацкий разговор в кумовском кабинете, конечно, ничем не закончился. Зырянов «очень сочувствовал» моему положению и искал для меня «достойный выход». Например, такой, как у Болонкина. Я посмеялся и попрекнул Зырянова в наивности и неадекватном поведении. На прощание, вероятно, обидевшись на мои попреки, он напомнил мне: «А ведь я предупреждал вас тогда в Усть-Нере. Не послушали…»

Использовать против меня Болонкина у КГБ не получилось. Вероятно, они были в эйфории от своего успеха с ним – сломали политзаключенного с десятилетним стажем. А ведь бывало, что ломались и с большим сроком. Что толкает людей на этот путь? Слабость, усталость, мечта о спокойной жизни? Наверное, в разных случаях по-разному. У уголовников есть на этот счет одно универсальное и жесткое, но точное объяснение: «Надоело мучиться, захотелось ссучиться».