— Продолжайте командовать, мистер Симмонс, — отозвался Джек Обри.

Наступил критический момент: матросы должны были наложить новые бензели — лини, которые соединяли якорный канат с проводником, наматывавшимся на баллер шпиля, а также ослабить марсели, с тем чтобы извлечь якорь из грунта. Даже на лучших судах такое дело не обходится без суматохи, а в этом случае, когда течение шло наперерез направлению ветра, счет шел на секунды, и Джек Обри рассчитывал услышать целый залп распоряжений.

Старший офицер подошел к обрезу квартердека и, взглянув вперед и назад, произнес:

— Поднять якорь. — И затем, прежде чем успел стихнуть топот ног, добавил: — Паруса ставить.

Больше не было произнесено ни слова. И тотчас ванты оказались облепленными матросами, лезшими на мачты. Марсели — с большим пузом, ловко скроенные — в полной тишине были отданы, шкоты выбраны, реи подняты, и «Резвый», ринувшись вперед, без команды поднял якорь. Но это еще не все: прежде чем вспомогательный якорь был взят на фиш, были поставлены кливер, фор-стаксель и фока-брамсель, и фрегат рассекал воду все быстрее, держа курс почти прямо на маяк Нора. Все это происходило без единого слова или звука, не считая дикого «у-у-у!», доносившегося откуда-то сверху. Джек Обри прежде не видел ничего подобного. Он удивленно посмотрел на грот-брамсель-рей и там увидел фигурку, висевшую на одной руке. Воспользовавшись качкой, она кинулась вперед и, описав кривую, от которой стало жутко, метнулась к грота-стеньга-штагу. Невероятное дело, но существо уцепилось за эту снасть и, перескакивая с одной детали такелажа на другую, взмыло на фор-бом-брамсель и уселось на рей.

— Это Кассандра, сэр, — объяснил мистер Симмонс, увидев выражение ужаса на лице капитана. — Разновидность яванских обезьян.

— Господи помилуй! — произнес Джек Обри, придя в себя. — А я подумал, что какой-то юнга тронулся умом. Никогда еще не видел ничего подобного. Я имею в виду не обезьяну, а маневр, сэр. Что, ваши матросы обычно самостоятельно ставят паруса?

— Так точно, сэр, — отвечал старший офицер, внутренне ликуя.

— Отлично. Просто великолепно. Вижу, у «Резвого» есть своя манера. Редкая, прямо скажем, манера. Фрегат кренился под ветром, чутко отзываясь на каждое движение руля. Джек Обри подошел к поручням на юте, где стоял доктор, одетый в темный сюртук и бурые панталоны, — он беседовал с мистером Рендоллом, наклонясь, чтобы лучше слышать его. Капитан разглядывал темные волны, проносившиеся мимо и изгибавшиеся под русленями. Корабль уже развивал скорость в семь, даже в семь с половиной узлов. Джек наблюдал за кильватерной струей и сравнил ее с пеленгом на стоящий на якоре семидесятичетырехпушечник и колокольню. Дрейфа почти не было. Он наклонился над раковиной левого борта и в румбе от левого крамбола увидел маяк Нора. Ветер дул с двух румбов правого борта, и он подумал, что любой корабль, на котором ему прежде доводилось плавать, через пять минут оказался бы на мели.

— Вы удовлетворены выбранным вами курсом, мистер Симмонс? — спросил он.

— Так точно, сэр, — ответил старший офицер.

Симмонс изучил свой корабль, это очевидно. Наверняка он знал его возможности. Джек Обри был в этом убежден; очевидно, это так. Но следующие пять минут он чувствовал себя несчастным, как никогда, ожидая, что прекрасный корабль вот-вот превратится в лишенный мачт, выброшенный на берег остов… В те мгновения, когда «Резвый» мчался по бурным водам рядом с банкой, когда малейший снос окончательно погубил бы фрегат, Джек Обри совсем затаил дыхание. Но вот банка оказалась за кормой.

С безучастным видом, какой ему удалось напустить на себя, капитан вдохнул свежий воздух и приказал мистеру Симмонсу проложить курс в Даунс, где тот должен был принять на борт несколько людей сверх штата команды, включая старшину рулевых Бондена, поскольку капитан Хамонд захватил своего рулевого в Лондон. Джек Обри принялся расхаживать по правой стороне квартердека, внимательно наблюдая за поведением «Резвого» и его экипажа.

Неудивительно, что корабль называли образцовым: его мореходные качества были безупречны, а дисциплина матросов, не нуждавшихся в окриках, превосходила все, что он когда-либо видел. Скорость, с какой фрегат начинал движение и с какой на нем ставились паруса, была почти сверхъестественной. Она изумляла почти так же, как вопли гиббона, доносившиеся с мачты.

Мимо проплывали знакомые низменные, серые илистые берега; море было стального цвета. Горизонт вдали от берега четко отличался от крапчатого неба. Ветер дул с одного румба от галфвинда, двигаясь по каким-то направляющим. Навстречу шли купцы из Гвинеи, державшие курс на устье Темзы; военный бриг направлялся в Чатам. Помимо них взад-вперед сновали мелкие суда с палубой, защищенной тентом, и питер-боты. Какими жалкими и невзрачными казались они по сравнению с фрегатом!

Дело в том, что капитан Хамонд, джентльмен с научным складом ума, подбирал себе офицеров чрезвычайно тщательно и много лет готовил экипаж. Даже шкафутные матросы могли работать с парусами, брать рифы и стоять на руле; а в первые годы службы он их гонял, устраивая состязания между мачтами по уборке и постановке парусов, заставляя повторять каждый маневр и сочетание маневров до тех пор, пока скорость работы не становилась одинаковой и ее было невозможно улучшить. А сегодня, полные желания поддержать честь корабля, матросы превзошли себя. Они прекрасно отдавали себе в этом отчет и, проходя мимо своего временного капитана, самодовольно поглядывали на него, словно желая сказать: «Вот так-то, парень, знай наших и сожри свою треуголку».

«Как воевать на таком корабле?» — думал Джек Обри. Если бы он встретил какой-нибудь из крупных французских фрегатов, то смог бы юлой вертеться вокруг них. Это так. Но что можно сказать о боевых качествах команды? Несомненно, это моряки, и моряки превосходные. Но не слишком ли они староваты и спокойны? Даже корабельные юнги — солидные, волосатые, грубые на язык парни — были чересчур грузны для того, чтобы работать на бом-брамсель-реях. Кроме того, среди экипажа слишком много темнокожих и желтокожих. Коротышке, стоящему сейчас на руле и не позволяющему кораблю отклониться от курса ни на йоту, ни к чему отращивать себе косичку, когда фрегат придет в Макао. То же самое можно сказать и о Джоне Сатисфакции, Горацио Толстопузом и полудюжине его соплавателей. Проявят ли они себя бойцами? Члены экипажа «Резвого» никогда не участвовали в боях и вылазках, опасность не была для них обыденной частью службы.

Обстоятельства их жизни были совсем иными. Джеку Обри следовало бы заглянуть в шканечный журнал, чтобы выяснить, чем именно они раньше занимались. Его взгляд упал на одну из установленных на квартердеке карронад. Она была выкрашена коричневой краской, и он заметил, что запальное отверстие замазано ею. Из этого орудия давно не стреляли. Надо непременно заглянуть в шканечный журнал, чтобы выяснить, чем занимались матросы фрегата.

Находившийся на подветренном борту мистер Рендолл сообщил Стивену, что у него умерла мать, что дома у них живет черепаха, и он надеется, что она не скучает по нему. Неужели правда, спрашивал он, что китайцы никогда не едят хлеб с маслом? Неужели и в самом деле никогда? Он и старый Смит трапезуют вместе со старшим канониром, и миссис Армстронг очень добра к ним. Дернув Стивена за руку, чтобы привлечь его внимание, он произнес своим звонким голосом: