«Господи! Ведь я действительно старый хрен, я…»

– И ведь я не из ваших, – он улыбнулся грустно, потому что кроме грусти, кроме тоски, ему ничего не оставалось. – Это у вас подолгу живут. А у нас… восемьдесят лет, ну, девяносто, и все. И ведь это уже глубокая старость.

Он говорил, а она смотрела на него, без улыбки смотрела, серьезно, внимательно.

– Катя подарила мне отсрочку, – сказал он. – Я ей очень благодарен. За тебя, Тата, благодарен, но отсрочка – это всего лишь отсрочка. Понимаешь?

– Нет, – Тата осталась совершенно серьезной. – Нет, не понимаю. Королева подарила тебе шанс, а не отсрочку. Ты знаешь, кто я? Я меч королевы. Восемнадцатый меч! Ты просто не знаешь, Кержак, что это такое – восемнадцатый меч. Это первые тридцать. Мы умрем последними, когда у королевы уже не останется никого. Ты понял? Мы ее последний щит и последний меч. И первые в дни мира. Кержак. Ты понял?

Она протянула к нему руку и закрыла пальцами рот, не давая вставить даже одного слова.

– Королева не оставит тебя. Она умеет быть верной и платит верностью за верность. Нор великая королева, Кержак, если ты еще не понял. Но я и сама смогу о тебе позаботиться, Игорь. Я ведь не только меч, я баронесса Кээр, Кержак. Выйду за тебя замуж, ты тоже будешь бароном. У нас хватит денег на полное омоложение. У нас на все хватит денег. Я не покупаю тебя, Кержак, я тебя люблю. Королева сказала, что у нас могут быть дети. Если я не погибну, если не погибнешь ты, мы вернемся на Ойг. В излучине Зеленой реки стоит мой дом, а вокруг тайга, Кержак, триста тысяч квадратных километров тайги.

Она улыбнулась мечтательно, по-видимому, вспомнив свою землю. И снова улыбнулась, но уже по-другому. Улыбнулась Кержаку.

– У меня большой дом, – сказала она. – У нас будет большой дом, Кержак. Я рожу тебе детей, которые наполнят дом смехом, а потом они будут служить королеве и императору, как и положено баронам Кээр, гегхским мечам и ноблям империи.

– Кержак, – сказала она через минуту. – Ты плачешь?

«Я плачу, – признался себе Кержак. – Я плачу…».

– Спасибо, Игорь, – тихо сказала Тата. – Спасибо, но я этого не заслужила.

– О чем ты? – удивился Кержак, старавшийся взять себя в руки. – О чем?

Ему вдруг увиделась вся эта сцена, как она выглядит со стороны, и ему стало жарко от стыда. Сидит голый мужик в ванной и плачет, а рядом сидит – близко, только руку протяни – красивая и тоже совершенно голая девушка и благодарит его за слезы. Ужас!

«За эти слезы, Эмма, я люблю тебя еще больше».

Стыд помог ему справиться со слабостью. Только в голове шумело, а так вполне.

– О чем ты, Тата?

– Ты не знаешь, – улыбнулась она, а голубые глаза были полны… мечтательной неги? Возможно. – У гегх есть старинная песня о слезах, которые дарит возлюбленной воин. И она принимает их, как бесценный дар, потому что их подарил ей тот, кто никогда не плачет. Ни от боли, ни от обиды, ни от чего.

– Я возьму тебя в жены, Тата Кээр, если ты готова взять меня в мужья. – У Кержака тривиально кружилась голова. Но он был счастлив. Господи, как он был счастлив!

А потом она встала и тихо ушла в ванную. Не потому что устала, разве можно от этого устать? Умереть можно. А устать – нет. Она ушла, потому что нельзя. Невозможно. Нехорошо. Неправильно. Так много счастья не положено даже обычным женщинам. Что уж говорить о королевах. Потому что счастье, да еще в таких масштабах, кружит голову и делает людей легкомысленными. А ее удел – война.

«Глупости! – остановила она себя. – Что ты городишь?! Успеешь еще навоеваться!

О да! – При мысли о войне перед глазами встал кровавый туман. – О да! Я буду их…

Остановись! – приказала она себе. – Сорок восемь часов! Имею я, в конце-то концов, право на счастье или уже нет?»

Но что бы там ни было, она оставила спящего Макса и ушла в ванную. Ванная комната была просторной и неплохо оборудованной. Не роскошно, но вполне терпимо. Хотя, возможно, им следовало сразу же отправиться на «Чуу». Вот только встреча после разлуки – после такой разлуки – не оставляла времени на правильные решения. Они и до этого-то дома едва дотерпели. Чалик, надо отдать ему должное, шестым – шоферским – чувством ухвативший идею, гнал, как сумасшедший, и довез их сюда за рекордные тридцать пять минут. Лика усмехнулась, вспомнив этот заезд наперегонки со временем и дорожной службой, и, тихо прикрыв дверь, прошла к столику с напитками, который ее люди – по аханской традиции – поставили и здесь. Она опустилась в кресло и прислушалась к себе. Теоретически ей пить не следовало и курить тоже, но Маска привычно уже ответила на невысказанный вопрос. Можно. Все можно.

«Нам, монстрам, можно все», – сказала она себе без прежней грусти и сожаления и посмотрела на свое отражение в зеркале. Увиденное ей понравилось. Как всегда. И подмигнув самой себе, сидящей в чем мать родила в кресле около крошечного, вполне аханского по виду столика, потянулась к бутылке.

«Нам, монстрам, законы не писаны. Даже законы физиологии. На то мы и монстры, чтобы все мочь».

Коньячных бокалов на столике не оказалось («Выпорю бездельников!»), и Лика налила коньяк в стакан для виски. Зато пахитоски в коробке были настоящими. Она закурила, и в этот момент в комнату вошел Макс.

«Я милого узнаю по походке…»

Смешно. Макс был единственным известным ей человеком, которого она «не слышала». Пока он не открыл дверь и не вошел, для нее он продолжал спать. Лежал на спине, расслабив свои потрясающие мускулы, и почти неслышно дышал носом. Но теперь она не была уверена даже в этом. Спал ли Макс, когда она от него уходила? Спал. Или не спал.

Макс вошел, остановился напротив Лики и улыбнулся.

«Я говорила тебе, Макс, что когда-нибудь умру от твоей улыбки? Нет, конечно. Не говорила».

– Привет, – сказал Макс. Он умел говорить очень мягко, что при его-то басе было настоящим искусством. А еще он умел говорить так, что у нее начинала сходить с ума Маска. Или это она сама начинала сходить с ума? Лика никак не могла вспомнить, бывало ли с ней такое до того. Но все, что она могла сказать, это то, что любила его всегда. Они были нераздельны и неразлучны, ее любовь и Макс, хотя сами они, Макс и Лика, прожили в разлуке больше времени, чем вместе.

– Добро пожаловать в город-герой Ленинград, – сказала она и улыбнулась в ответ.

– Мне понравился твой город, королева.

«И что конкретно ты имеешь в виду?»

Макс подошел к столику, взял бутылку, которая показалась совсем маленькой в его могучей руке, и одним ловким движением, не пролив ни капли, наполнил свой стакан до половины.

«Красиво».

– Мне очень тебя не хватало, – сказала она вслух.