Старший инспектор распахнул дверь Благодатной церкви с такой силой, что она ударилась о стену. Монахи повернулись на звук удара.

Повернулся и Сильвен Франкёр. И Гамаш, приближаясь к Франкёру с ледяным неколебимым спокойствием, увидел, как улыбка сошла с красивого лица суперинтенданта.

– Нам нужно поговорить, Сильвен, – сказал Гамаш.

Франкёр отступил, поднялся по ступенькам в алтарь.

– Сейчас неподходящее время, Арман. Самолет может прилететь в любую минуту.

– Самое подходящее.

Гамаш продолжал идти вперед, не сводя глаз с Франкёра. В руке он сжимал пузырек в платке.

Наконец Гамаш широкими шагами приблизился к суперинтенданту и раскрыл кулак, предъявляя ему пузырек.

Франкёр пустился было наутек, но Гамаш оказался проворнее и прижал его к стене. Монахи бросились кто куда. Только доминиканец остался на месте. Он не сказал ни слова, не шелохнулся.

Гамаш приблизил лицо вплотную к лицу Франкёра.

– Вы могли его убить! – прорычал он. – Почти что убили! Как вы могли сделать такое, да еще с вашим подчиненным?

Он ухватил Франкёра за рубашку, дернул ее. Почувствовал теплое дыхание суперинтенданта на своем лице, короткие, испуганные выдохи.

И Гамаш понял. Еще немного давления. Еще несколько секунд – и проблема исчезнет. Исчезнет человек по имени Франкёр. Еще раз дернуть за рубашку.

И кто сможет его обвинить?

Но Гамаш отпустил суперинтенданта. Сделал шаг назад, гневно глядя на него. Он и сам дышал учащенно. Ему потребовалось усилие воли, чтобы взять себя в руки.

– Ты в жопе, Гамаш, – хрипло прошептал Франкёр.

– Что случилось? – раздался голос.

Они оба повернулись и увидели Жана Ги Бовуара – тот держался за спинку скамьи, глядя на них. Лицо его побледнело, покрылось капельками пота.

– Ничего, – сказал Гамаш, разглаживая помявшийся пиджак. – Лодка должна уже быть на пристани. Мы собираем вещи и уезжаем.

Гамаш вышел из алтаря и направился к двери. И тут он заметил, что идет один.

Франкёр не шелохнулся. Но и Бовуар остался на месте.

Гамаш медленно пошел назад по проходу, не сводя глаз с Бовуара.

– Ты меня слышишь, Жан Ги? – спросил он. – Нам пора.

– Инспектор Бовуар, как я вижу, в нерешительности, – заметил Франкёр, разглаживая на себе рубашку.

– Вы меня отстранили, – сказал Бовуар. – Я не нуждаюсь в реабилитации. Если я поеду с вами, обещайте, что не сдадите меня.

– Не могу, – ответил Гамаш, глядя в покрасневшие глаза Жана Ги. – Тебе нужна помощь.

– Не смешите меня, – фыркнул Франкёр. – С вами все в порядке, инспектор. Вам нужен всего лишь нормальный начальник, который не обращался бы с вами как с ребенком. Вы думаете, что попали в переделку. А вы подождите, когда он узнает про вас и Анни.

Бовуар развернулся в сторону Франкёра. Потом опять к Гамашу.

– Мы знаем про тебя и Анни, – сказал старший инспектор, не сводя глаз с Жана Ги. – Уже несколько месяцев.

– Тогда почему вы ничего не сказали? – спросил Франкёр. – Стыдно? Надеялись, их роман скоро закончится и ваша дочь образумится? Может, поэтому он и хочет унизить вас, инспектор Бовуар. Поэтому он вас и отстранил и хочет запереть в реабилитацию. Одним ударом милосердия он покончит с вашей карьерой и вашей любовью. Неужели вы думаете, что она выйдет замуж за наркомана?

– Мы уважали ваше решение молчать, – сказал Гамаш, игнорируя Франкёра и обращаясь только к Бовуару. – Мы знали: вы сообщите нам, когда будете готовы. Мы были бы так счастливы. За вас обоих.

– Ничуть он не счастлив, – возразил Франкёр. – Посмотрите на него. Вы же видите его лицо.

Гамаш сделал осторожный шаг вперед, словно приближаясь к пугливому оленю.

– Посмотри на меня, Жан Ги. Я знал о тебе и Анни из-за того букетика сирени. Помнишь цветы, которые мы сорвали вместе, а ты подарил ей?

Он говорил мягким голосом. Добрым.

Гамаш протянул к Бовуару правую руку. Руку помощи. Жан Ги заметил слабую дрожь в знакомой руке.

– Идем со мной, – сказал Гамаш.

В Благодатной церкви воцарилась полная тишина.

Наконец до них донесся хладнокровный голос:

– Он оставил вас умирать на фабрике. Побежал помогать другим, а вас оставил. Он вас не любит. Даже не сочувствует вам. И уж конечно, он вас не уважает. Иначе он бы никогда вас не отстранил. Он хочет вас унизить. Кастрировать. Отдайте ему оружие, Арман. И удостоверение.

Но Гамаш не шелохнулся. Он протягивал руку Бовуару. Устремлял на него взгляд.

– Старший суперинтендант прочел твою историю болезни – записи твоих разговоров с полицейским психологом, – сказал Гамаш. – Вот откуда он знает о твоих отношениях с Анни. Вот откуда он знает все о тебе. Все, что ты считал конфиденциальным, все, что ты говорил психологу, известно Франкёру. Он пользуется этим, чтобы манипулировать тобой.

– И опять он обращается с вами как с ребенком. Словно вами так просто манипулировать. Если вы, Арман, не можете доверить ему оружие, то я могу. – Франкёр отстегнул свою кобуру и приблизился к Бовуару. – Возьмите, инспектор. Я знаю, что вы никакой не наркоман. И никогда им не были. Вас мучила боль, и вам требовалось лекарство. Я вас прекрасно понимаю.

Гамаш повернулся к Франкёру, подавляя желание вытащить пистолет из кобуры на поясе и завершить то, что начал.

«Глубокий вдох, – сказал он себе. – Выдох полной грудью».

Почувствовав, что опасность прошла, он повернулся к Бовуару:

– Тебе нужно сделать выбор.

Бовуар переводил взгляд с Франкёра на Гамаша и назад. Оба протягивали ему руку. Одна рука чуть подрагивала. Другая держала пистолет.

– Вы поместите меня в реабилитацию?

Гамаш несколько секунд смотрел на него. Потом кивнул.

Наступила долгая, долгая пауза. Наконец Бовуар нарушил ее. Не словом, а действием. Он сделал шаг в сторону от Гамаша.

Арман Гамаш стоял на берегу, провожая взглядом гидросамолет с Франкёром, братом Люком и Бовуаром на борту.

– Он образумится, – сказал доминиканец, подойдя к старшему инспектору.

Гамаш ничего не ответил, глядя, как самолет покачивается на волнах. Потом спросил:

– Вы, вероятно, тоже вскоре собираетесь в дорогу?

– Я не спешу.

– Неужели? Даже для того, чтобы доставить Книгу песнопений в Рим? Ведь вы прибыли сюда ради нее!

– Верно. Но я тут кое о чем размышлял. Она очень стара. Может быть, непригодна для перелетов. Я хорошенько подумаю, прежде чем предприму какие-либо действия. Может быть, даже помолюсь о ней. Чтобы принять решение, потребуется какое-то время. А «какое-то время» в церкви – время очень долгое.