И конечности у него торчали в стороны, чуть сгибаясь посередине.

И на конце каждой отчетливо виднелись крохотные пальцы …

Одним словом, Первый ошеломленно смотрел на многократно уменьшенную копию первородного. Сознание отказывалось верить свидетельству глаз. В нем просто не умещалось доказательство качественного скачка в саморазвитии мира. Если тот действительно научился копировать высшую форму жизни, куда он дальше двинется?

— Где ты его нашла? — выдавил Первый из себя, судорожно пытаясь вообразить, чего ему еще ждать от своего гениального творения.

— Мой! — отрезала Лилит с меньшей, но все еще угрозой в голосе.

Теперь Первого определенно вводили в заблуждение уши. Нет, он, конечно, прекрасно знал, что в любом мире первородным положено размножаться, как и любой другой живности. Но для этого их должно быть двое! Или мир снова все цепочки перемешал? Наложил, что ли, на схему размножения животной жизни вегетативный способ растительности? Создал копию Лилит почкованием?

— Можно посмотреть? — пробился через его оторопь научный интерес.

Лилит снова заворчала, но уже совсем тихо — скорее, с предупреждением. Первый шагнул вперед — медленно и осторожно, нарочито спрятав руки за спину, и склонился над загадочным существом.

Назвать его совершенством, отличающим Лилит, не повернулся бы ни один язык.

Голова его была покрыта волосами — темными, как у нее, но не кудрявыми, а жесткими и прямыми. Скорее, как у самого Первого.

И более темное, чем у нее, лицо было сморщено в напряженную гримасу — от носа с легкой горбинкой в центре этого лица были прочерчены прямые линии бровей, разреза закрытых глаз, складок у рта, уходящих к выступающему вперед подбородку …

Рука Первого самопроизвольно потянулась вверх, ощупывая его собственный подбородок, нависший надо ртом нос, резко расходящиеся от него острые скулы — в то время, как взгляд его скользил дальше по телу существа. Тут же найдя там еще одно несомненное сходство.

На этот раз у Первого отказали ноги. Рухнув на землю, он только по хрусту ветвей понял, что приземлился прямо на их охапку.

— Кто это? — выдохнул он.

— Малыш, — уверенно отозвалась Лилит.

— Мой? — слабым эхом повторил он ее предыдущую фразу.

— И мой, — напомнила она ему, снова издав короткий предупреждающий рык и прижав к себе существо защищающим жестом.

Первый нерешительно протянул к нему руку — и нашел наконец искомое совершенство. Такой мягкой, нежной кожи даже у Лилит никогда не было.

От его прикосновения существо засучило всеми конечностями и наткнувшись рукой на его палец, вдруг схватило его всеми своими, зачмокав губами.

Лилит рассмеялась, явственно расслабившись наконец. Бережно приподняв существо, она протянула его Первому.

Так он не напрягался, даже выволакивая деревянные помост из реки на берег. Неловко растопырив руки, чтобы не уронить и при этом не придавить случайно свою ношу, он молча смотрел на нее — и его медленно затапливало пришедшее, наконец, осознание случившегося.

Это не мир совершил невозможное, выйдя за все границы существующего порядка.

Это он сам в этом мире оказался способен на то, что раньше было под силу только Творцу.

Это во всех других мирах Творец был единственным, кто мог вдохнуть жизнь в их обитателей.

А в его уникальном мире он и новую жизнь создал сам.

И теперь о демонтаже этого мира — даже после окончания жизненного цикла Лилит — не может быть и речи.

Глава 10. Макс о просветлении разума

У меня долго не выходила из головы фраза Гения о том, зачем нужна моя дочь отпрыску светлых.

В самом деле, зачем атланту небо?

Мне очень хотелось услышать в его неожиданной реплике изысканный комплимент — Гений виртуозно владел искусством превращения элементарной невежливости ответа вопросом на вопрос в не требующее лишних слов признание чьих-то заслуг и значимости.

Но он также в совершенстве владел и другими искусствами — в частности, выражаться настолько иносказательно, что его мысль зачастую доходила до собеседника в совершенно неузнаваемом — если не в противоположном — смысле.

Перебрав в уме с десяток трактовок, я в конце концов сдался и при случае прямо спросил у него, что он имел в виду.

— Мой дорогой Макс! — укоризненно покачал он головой. — Вы повторяете ту же ошибку, которая привела наших единомышленников к их нынешнему положению, а землю — к очередному кризису.

— Какую ошибку? — еще озадаченнее нахмурился я.

— Вы слишком сосредотачиваетесь на «Что?», — пояснил Гений. — В то время, как в первую очередь нужно искать ответы на «Почему?» и «Зачем?».

— Так зачем же атланту небо? — последовал я его совету.

Судя по возникшему молчанию, готового ответа у него самого еще не было.

— Для большинства обитающих под ним существ, — задумчиво заговорил, наконец, он, глядя куда-то сквозь меня, — небо является источником тепла, света и живительной влаги. И еще красивой картинкой сияющей синевы днем и россыпи звезд по ночам, — добавил он с непонятной усмешкой.

— Моя дочь — не просто красивая картинка! — уязвленный до глубины души, я пожалел, что не остановился на своей первой интерпретации его вопроса.

— Вне всякого сомнения! — решительно замахал Гений руками перед моим лицом. — И атлант понимает это, как никто другой. Он — в отличие от подавляющего большинства — понимает, что для того, чтобы эта несравненная красота продолжила свое существование и чтобы жизнь под ней не прекратилась, ей нужна постоянная, без даже мимолетной передышки, поддержка. Которую только он может ей дать. И без которой он сам не сможет быть тем, кем он является. Атлантом.

Меня опять одолели сомнения в правильности понимания очередного иносказания.

— Вы хотите сказать, — уточнил я, — что это незрелое, неопытное, ничем особым не выделяющееся порождение наших противников является уникумом, единственно способным обеспечить моей дочери защиту и поддержку на земле?

— Отнюдь, — развеял мои сомнения Гений.

— Полностью с Вами согласен! — выдохнул я с облегчением. — Я тоже уверен, что у моей дочери найдутся более надежные …

— Я хотел сказать, — перебил он меня, — что это отнюдь не единственное, на что он способен. Вернее, на что ему придется оказаться способным. Остается только надеяться, что эта ноша окажется ему по плечу.

— Какая ноша? — Я потряс головой, отказываясь от любых дальнейших самостоятельных интерпретаций нарастающего кома иносказаний.

— Гениями не рождаются, их создают, — скромно покатил он его дальше. — Незрелость и неопытность — недостатки преходящие и поправимые. А вот насчет «ничем особо не выдающийся» — позволю себе с Вами поспорить. Хотя свежая кровь вовсе не так нова, как принято считать, этот ее представитель явно отличается от других. Иначе не оказался