Харри кивнул:

— Она сказала «quite sure». Юн говорил с акцентом, который ни с чем не спутаешь.

— А что ты предложил ей взамен?

— Позаботиться о том, чтобы наши не расправились с ее сыном.

Беата отпила большой глоток воды, словно информация застряла в горле и надо ее запить.

— Ты? Обещал?

— Я поклялся, — сказал Харри. — А сейчас я скажу то, что ты должна знать. Халворсена убил не Станкич. Его убил Юн Карлсен.

Беата изумленно смотрела на него. Глаза ее наполнились слезами, и она с горечью прошептала:

— Это правда, Харри? Или ты говоришь так только затем, чтобы мне стало легче? Ты ведь думаешь, я не смогу жить, зная, что преступник ушел от наказания?

— Ну что ж. У нас есть складной нож, найденный под кроватью в квартире Роберта на следующий день после того, как Юн изнасиловал там Софию. Если ты без шума попросишь Судмедэкспертизу проверить, соответствует ли кровь на лезвии ДНК-профилю Халворсена, думаю, твоя душа обретет покой.

Беата смотрела в бокал.

— Я знаю, в отчете написано, что ты заходил в туалет, но никого там не видел. А мне думается, ты видел Станкича, но не стал его останавливать.

Харри не ответил.

— По-моему, ты никому не сказал, что тебе известно о вине Юна, так как не хотел, чтобы кто-нибудь помешал Станкичу выполнить заказ. Убить Юна Карлсена. — Голос Беаты дрожал от ярости. — Но если ты воображаешь, что я скажу тебе за это спасибо, то ошибаешься.

Она со стуком поставила бокал на стол, несколько человек оглянулись. Харри молча ждал.

— Мы полицейские, Харри. Блюстители закона, а не судьи. И ты, черт побери, вовсе не мой персональный спаситель, понятно?

Харри судорожно вздохнул, провел тыльной стороной руки по глазам, смахивая слезы. Спросил:

— Ты закончила?

— Да. — Беата с вызовом посмотрела на него.

— Я сам толком не знаю, что побудило меня поступить именно так. Мозг — странная машина. Возможно, ты права. Возможно, я способствовал случившемуся. Но должен сказать тебе, что действовал я вовсе не ради твоего спасения, Беата. — Харри залпом допил кофе и встал. — А ради собственного.

За несколько праздничных дней дождь дочиста промыл улицы, снег полностью сошел, а когда настал новый год с небольшим морозцем и легким пушистым снежком, зима словно бы взяла новый и более удачный старт. Олег получил в подарок горные лыжи, и Харри поехал с ним на лыжню Виллерлёйпа и для начала показал поворот из плуга. На третий день в машине по дороге домой Олег спросил, скоро ли они испробуют ворота.

У гаража стояла машина Лунна-Хельгесена, поэтому Харри высадил Олега у подъездной дорожки и поехал домой. Лег на диван и, глядя в потолок, стал слушать пластинки. Старые.

На второй неделе января Беата сообщила, что беременна и что ребенок, ее и Халворсена, родится в начале лета. Задним числом Харри подумал, что вконец ослеп.

Вообще в январе у Харри было время поразмыслить, поскольку проживающая в Осло часть человечества как будто бы решила сделать перерыв и не убивать друг друга. Вот он и прикидывал, не перевести ли Скарре к себе, в комнату 605, в просветконтору. Обдумывал, что делать с остальной своей жизнью. И размышлял о том, узнаёт ли человек когда-нибудь, правильно ли и справедливо ли поступал, пока жил.

Только в конце февраля он заказал билет в Берген.

В городе на семи холмах по-прежнему стояла осень, снега не было, а на Флёйене Харри не оставляло ощущение, будто окутавшие их тучи те же, что и прошлый раз. Бьярне он нашел во флёйенском ресторане.

— Говорят, ты теперь все время тут сидишь, — сказал Харри.

— Я ждал, — ответил Бьярне Мёллер, допивая пиво. — Ты не очень-то спешил.

Они вышли на улицу, стали у балюстрады смотровой площадки. С прошлого раза Мёллер вроде бы еще побледнел и исхудал. Глаза ясные, но лицо отечное, руки дрожат. Харри грешил больше на таблетки, чем на спиртное.

— Я не сразу понял, что ты имел в виду, — сказал Харри. — Ну, когда ты говорил, что надо отследить деньги.

— Разве я был неправ?

— Прав. Конечно. Просто я сперва думал, ты говоришь о моем расследовании. А не о себе.

— Я говорил обо всем, Харри. — Ветер то бросал длинные пряди волос в лицо Мёллеру, то сдувал их в сторону. — Кстати, ты не рассказал, удовольствовался ли Гуннар Хаген раскрытием дела. Вернее, его нераскрытием.

Харри пожал плечами.

— Давид Экхофф и Армия спасения убереглись от мучительного скандала, который мог нанести ущерб их репутации и работе. Алберт Гильструп потерял единственного сына, невестку и контракт, который, вероятно, спас бы семейное состояние. София Михолеч и ее семья возвращаются домой в Вуковар. Они получили поддержку от нового тамошнего благотворителя и будут строить дом. Мартина Экхофф встречается с молодым человеком по имени Рикард Нильсен. Короче говоря, жизнь идет своим чередом.

— А ты как? Встречаешься с Ракелью?

— Время от времени.

— А что с тем врачом?

— Я особо не допытываюсь. Сами разберутся.

— Она хочет, чтобы ты вернулся, да?

— По-моему, ей бы хотелось, чтобы я был способен жить так, как живет он. — Харри поплотнее запахнул куртку и прищурясь глянул на раскинувшийся внизу город. — Иной раз мне и самому этого хочется.

Повисло молчание.

— Я отнес часы Тома Волера к молодому часовщику, который знает толк в подобных вещах. Помнишь, я в тот раз рассказывал, как меня мучил кошмар о «Ролексе», который все тикал и тикал на отрубленной руке Волера?

Мёллер кивнул.

— Я получил объяснение, — сказал Харри. — У самых дорогих в мире часов ход регулируется системой «Турбийон» с частотой двадцать восемь тысяч колебаний в секунду. Поэтому секундная стрелка внешне плавно скользит по циферблату. Причем механизм таков, что тикают эти часы громче других.

— Да, «Ролекс» — часы хоть куда.

— Однако у Волера марка «Ролекс» использовалась как камуфляж. На самом деле его часы — «Ланге-один Турбийон». Один из ста пятидесяти экземпляров. Той же серии, что и твой подарок мне. Последний раз, когда «Ланге-один Турбийон» выставляли на аукцион, исходная цена составляла три миллиона крон.

Мёллер кивнул, по его губам словно бы скользнула едва заметная улыбка.

— Вот так вы платили сами себе? — спросил Харри. — Часами за три миллиона?

Мёллер застегнул пальто, поднял воротник.

— Они стабильны в цене и не так бросаются в глаза, как дорогие автомобили и дорогие произведения искусства. Их легче провезти контрабандой, чем наличные деньги, и отмывать не нужно.

— И часы обычно передаривают.