И так вот, походя, они решают и его судьбу. Девушка у его локтя нахмурилась. Кусочек мяса, который она должна была положить ему в рот, совсем остыл. Но сейчас он не смог бы прожевать его, как не смог бы даже сплюнуть. Рот его пересох.

— Но разорвать перемирие, — произнёс Хидеёри негромко, — значит, обречь моих сводных братьев на смерть.

— И себя тоже, мой господин, — отозвался Юраку, — если удача будет не на нашей стороне. Иеясу наплюёт на все соглашение, если вы обстреляете его людей.

— Разрывая перемирие сейчас, мой господин, — сказал Норихаза, — мы получим Андзина Миуру. Разве не говорят о нём, что он талисман Токугавы? Разве мы не добились убедительной победы, пока его не было? Разве не обрушилось пушечное ядро на эту башню, как только он вернулся?

— Неужели вы верите в эту чепуху, мой господин Норихаза? — спросил Ода Юраку.

— Я — нет, мой господин Юраку, но простые солдаты, несомненно, в это верят. Больше того — поговаривают, что сам Токугава в это верит. Он старый человек, мой господин принц, и, очевидно, не подвержен предрассудкам.

Взгляд Хидеёри вернулся к Уиллу. Пора, подумал тот. Англичанин в нём жаждал вскочить и сражаться за свою жизнь. Выхвати, по крайней мере, свой короткий меч, может, тебе удастся захватить большой, и умри сейчас. Не дожидаясь, пока они сами прирежут тебя.

Но японец в нём требовал: сиди, как сидел, смотри на них с презрением. Если не можешь выиграть битву против столь многочисленных врагов, то подчинись неизбежному с холодным безразличием.

— Я не могу, — сказал Хидеёри. — Я не могу принять такое решение.

— Вы не можете принять никакого решения, мой господин принц, — негромко произнесла Асаи Ёдогими. — Это ваш самый большой недостаток как правителя.

Она стояла за спиной Уилла, и он чувствовал, как становятся дыбом волоски на его шее. Он поспешно последовал примеру даймио, служанок, самураев у входа и упал на пол в коутоу. Принцесса. Как аромат её духов наполнил комнату! Пятнадцать лет. Интересно, она одна?

— О, поднимитесь, поднимитесь, — произнесла она презрительно. — Сядьте, господа. Почему вы склоняетесь перед простой женщиной?

Они медленно выпрямились. Боже мой, подумал он, я чувствую её взгляд своей кожей.

— Позволю себе напомнить госпоже матери, — произнёс Хидеёри, — что это она решила вступить в переговоры с Токугавой.

— Я решила, — подтвердила Ёдогими. — Я испугалась. Я всего лишь женщина, и когда ядро пробило крышу и чуть-чуть не попало в мою постель, я испугалась. И я поняла в тот момент, кто послал это ядро. Никто, кроме него, не мог бы послать это ядро. Человек этот — сам дьявол, господа. Но больше я не боюсь. Моя женственность отброшена за ненадобностью. Если вы не хотите быть мужчинами, то вместо вас мужчиной стану я. Мой господин Санада, я назначаю вас командующим войсками Тоётоми, и подчиняться вы будете только мне.

— Моя госпожа принцесса, — Санада поклонился. — Не сомневайтесь, что я выполню свой долг, защищая ваше имя.

— Надеюсь, — заметила Ёдогими.

— А мои братья, госпожа мать? — воскликнул Хидеёри. — Ваши сыновья?

— Они увидели свет лишь для того, чтобы служить вам, мой господин принц. Только для этого. Мне доставляло удовольствие вынашивать их, растить их для этой цели. Я надеялась, я молилась, чтобы мы заключили перемирие с Токугавой на этот сезон. Принц не может жить вечно. Даже принц. Я надеялась дождаться этого и потом иметь дело только с его сыном. Но если так не получается, мы будем сражаться, как и предлагает господин Санада. Изо всех сил. У нас здесь в заложниках сам дьявол, злой дух, постоянно стоящий за плечом принца. Его нужно уничтожить.

Уилл обернулся, ногой отшвырнув столик, его левая рука опрокинула служанку на спину, тарелка со снедью отлетела всторону. Всё-таки англичанин взял верх. Но он замер, оставаясь на коленях, не в силах оторвать взгляд от четырёх женщин. Четырёх женщин. Асаи Ёдогими в белом кимоно, ничуть не изменившаяся за пятнадцать лет. По правую руку от неё — Асаи Дзекоин, гнев на её лице виднелся даже сквозь маску белой краски, прятавшей эмоции её сестры. Слева от неё стояла незнакомая ему женщина. А позади них — высокая фигура Пинто Магдалины.

О Боже, подумал он. О Боже. Но его глаза застлало пеленой. Её лицо скрывалось под толстым слоем краски, и он не мог разобрать выражение её глаз. Но это была мать его сына.

А стражники были уже у его плеча. Попытайся он подняться, и его рассекут пополам.

— Андзин Миура, — самурай, моя госпожа принцесса, — напомнил Санада. — У него есть право на сеппуку.

— Нет. — Ёдогими не сводила глаз с Уилла, глаза её превратились в крошечные озерки бездонной черноты, дыхание столь глубоко, что кимоно на груди ходило ходуном. — Нет. У этого человека нет никаких прав. Он потерял свои права пятнадцать лет назад, накануне Секигахары. Я убью его, господа. Своими собственными руками.

Стражники шагнули вперёд, схватили Уилла за руки. Он мог бы стряхнуть их одним движением плеч. И всё же он не поднимался с колен, пригвождённый её взглядом.

— Но не сейчас, — сказала Ёдогими, самообладание вновь вернулось к ней. — Пока он жив, его считают талисманом Токугавы. Пусть так оно и останется — до тех пор, пока принц снова не займёт своё место в той долине, перед крепостью. В то утро, когда вы, мой господин Санада, поведёте в бой свою армию, — в то утро Андзин Миура умрёт, и голова его, насаженная на копьё, будет красоваться над нашими укреплениями, подбадривая наших воинов и приводя в ужас Токугаву. Они хотели сражаться с нами с помощью этого дьявола. Мы швырнём этого дьявола им в лицо.

Стражник сунул руку за пояс Уиллу, выдернул короткий меч и швырнул его на пол.

— А до тех пор, моя госпожа принцесса? — спросил Норихаза. Губы Асаи Ёдогими дрогнули. Не было никакого сомнения — она улыбалась.

— А до тех пор, — ответила она, — мы покажем ему, что значит предать Тоётоми. Пусть его вопли поразвлекут нас. О чём ты мечтаешь, когда твоё тело поглощено болью, твой разум — страхом, а твоё сердце — гневом? Когда сама жизнь стала непереносимой, а завтрашний день — немыслимым. Тебе хочется дать волю своим мечтам об отмщении.

Ведро ледяной воды водопадом обрушилось на его лицо, и он шевельнулся. Какая глупость! Стальные бритвы вонзились ему в запястья, и он, наверное, застонал. Или заплакал. Ведь разве не исполнялись все желания принцессы Ёдогими? Если она приказала, чтобы человек кричал, как грудной младенец, то так тому и