Не стоит забывать и о том, что именно в эти же времена из среды монастырской братии выдвинулся старец Александр Мезенец — главный авторитет и знаток исконного крюкового пения, того самого пения, которое сохраняется с особым тщанием и сегодня в среде старообрядчества по всему миру. Здесь, за монастырскими стенами, умели ценить и понимать древнее наследие. Эта любовь к правде и старине — даже на грани риска и умаления собственной безопасности — еще раз показывает основные отличия в духовной жизни двух соседских обителей в XVII веке: Ново-Иерусалимской и Саввино-Сторожевской.

Не потому ли, в силу своей «избранности» и особого почитания, Саввино-Сторожевский монастырь был всегда весьма состоятелен и богат (после периода забвения в конце XV — начале XVI века, связанного с уничтожением памяти о князе Юрии Звенигородском) и стал одним из самых обеспеченных, наиболее владетельным, а в итоге первым получил статус лавры на Руси. Неслучайно и то, что долгие столетия, интуитивно ощущая особую роль этого места в истории России, рядом с обителью всегда были цари и патриархи. А в наши дни патриархи даже являются настоятелями монастыря, входящего в список «ставропигиальных», то есть подчиняющихся лично Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси.

* * *

Древнее народное предание, бытовавшее среди жителей Русского Севера, в особенности на древней Новгородской земле, еще с XIV века, сохранило уникальное представление людей о Рае. Это не было чем-то вроде легенды или сказки. Текст был сформулирован ответственным лицом — архиепископом Новгородским Василием Каликой (жил в 1331—1352 годах, когда Савва пришел в иночество). В своем «Послании» к епископу Тверскому Федору он приводил важные аргументы в полемике и духовных спорах. Текст можно найти в Софийской и Воскресенской летописях, в записи за 1347 год.

«А то место Святого Рая… И принесло их к высоким горам. И видеша на горе той написан Деисус лазорем чудным и вельми издивлен паче меры, яко не человеческыма рукама творен, но Божиею благодатью… А на горах тех ликования многа слыша, и веселия гласы вещающа… А что, брате, молвишь Рай мыслен, ино, брате, так то и есть — мысленный и будет».

Как же это напоминает текст из Жития Саввы Сторожевского: «И как небесный рай благовонными насажденный цветами обрел его… И повелел воздвигнуть церковь каменную, и искусно украсить ее, что и совершилось… Стекались к нему из городов и стран, рассуждая, что полезнее быть с ним и учиться добродетели… Они же, словно сладкими водами, поили свои души. Как говорил Давид, что некий сад, у истоков водных насажденный, взрастает и расцветает, и плод сладкий приносит во время свое…» И гора Сторожи — ведь именно «гора»!

Мы имеем все признаки Рая в построении Звенигородской обители: гору (Сторожи), ликование (стечение народа) и Деисус (Звенигородский чин Андрея Рублева).

Посмотрим еще и записи игумена Даниила, который написал свое «Хожение» в Иерусалим (в начале XII века), познав, что такое Рай. Он приводит такие фразы: «Чюдно и дивно и несказанно и красно», «красотою и всем несказан-на есть земля та», «чюдно и несказанно хитростию». Палестина — это почти всегда цветущие деревья, «обильные плоды, чистые и сладкие воды источников, разнообразная фауна», а также яркий свет сверху, удивительное сияние, которое земному человеку выдержать не просто. Всегда упоминается город-сад, «рай насажденный».

А в Житии Саввы? Мы видим то же самое — те же цветы, сады, плоды и воды.

О Звенигороде еще древние писали как о Рае.

* * *

«Золотое сердце русское, бьющееся в миллионах, населяющих Русь, — писал Рерих-художник, — всегда томилось неосознанными устремлениями всемирности, и мечтою… о граде Китеже, Новом Иерусалиме». В 1930-х он вдруг решил реализовать идею Звенигорода в горах Азии. Для этого в 1933 году художник предпринял очередную попытку осуществления замысла и отправился в Маньчжурскую экспедицию. Как писали позднее — «под новой страной подразумевалась Сибирь и вся Азия, а место Звенигорода было уже давно определено — Алтай».

О плане экспедиции Н. К. Рерих говорил еще в 1929 году, выступая в Нью-Йорке. Американцы и решили отправить его в Маньчжурию и Внутреннюю Монголию. Рерих пишет брату: «Национальная и культурно-созидательная задача прежде всего звучит против безбожия, разрушения и тления… Мир движется к разрушению». В этом же письме говорилось о Сибири и Белухе — месте будущего строительства города. Рерих написал, что не может доверить бумаге многие секреты. Это уже сегодня скажут: «Речь шла о проекте Единой Азии с развитием концессий на Алтае и с центром этой страны Звенигородом».

Идея была странная. И она не осуществилась.

В 1924 году, уже за границей России, писатель Алексей Ремизов выпустит свою книгу «Звенигород Окликанный» с удивительными короткими эссе, открывающими некоторый взгляд современного человека на духовные поиски в православной Руси. «Пока бьется сердце и горит в вас желание, — пишет Ремизов, — жив дух в душе, не престанет жизнь. Новый город вы выстроите, и будет он краше и поваднее всех городов, новый город, окликанный».

Новое издание попало в руки его друга, также писателя — Георгия Гребенщикова, который выступил критиком книги. Это ему принадлежат пылкие слова: «Что это такое? И почему волнует это краткое ремизовское пророчество? Почему вам слышится в этих словах “Звенигород Окликанный” как будто далекий колокольный звон, трезвон празднично-пасхальной заутрени? Солнечная радость голубых небес и Русь великая, какая-то совсем поновому прекрасная, маячит вашим мыслям и надеждам…»

* * *

А в 1904 году в Москве из печати вышла книжечка, рассказывающая о Звенигородской обители. Кроме обычных фраз для паломников — что да как — неожиданно в тексте появились стихотворные строки, подписанные инициалами «Т. Д.». Название стихотворения гласило: «Мысли православнаго русскаго поклонника». А в незамысловатом тексте были и такие слова:

И еще — в самом конце стихотворения:

От Небесного Звенигорода до Небесной Палестины в начале прошлого века, как казалось, было рукой подать…

Как вопрошал хорошо знавший Звенигородские дали писатель Иван Шмелев, прах которого по завещанию недавно вернулся из-под Парижа в Донской монастырь Москвы: «Взыскание правды, Града Божия, Китеж-Града, скрывавшегося от зла, разве пропало в нас?..»

О самовозгорании свечи в Архангельском соборе Московского Кремля (из «Разрядной книги» 1475—1605 годов): «Лета 7033-го [1525] году загорелась о себе свеща в Орхангиле в церкви над гробом великого князя Дмитрея Ивановича Донскаго и гореша шесть дней, а угасла о себе же».