Лейсеру нравилось разговаривать с Эвери. Он вспоминал о своих связях с женщинами во время войны. При этом Лейсер исходил из того – и это раздражало Эвери, но не слишком, – что любой мужчина, которому перевалило за тридцать, женатый или нет, ведет активную и разнообразную сексуальную жизнь. Вечерами, когда они надевали пальто и вдвоем отправлялись в паб, располагавшийся в дальнем конце улицы, Лейсер ставил локти на маленький столик, приближал к Эвери просветлевшее лицо и пускался в описание мельчайших подробностей былых любовных подвигов. При этом он держал руку у подбородка, и его тонкие пальцы шевелились, невольно следуя быстрой артикуляции губ. Подвигало его на эти откровенности не пустое тщеславие, а своеобразное понимание смысла дружбы. Все эти истории об изменах и прочих превратностях любовных отношений, были они правдой или плодом фантазии, он считал обязательной платой за сближение с Эвери. Но вот о Бетти он ничего не рассказывал даже ему.

Что до Эвери, то он за это время изучил лицо Лейсера так досконально, что ему уже не составляло труда в любой момент вызвать его образ в памяти. Он замечал каждое изменение в его чертах в зависимости от настроения. Если он уставал или впадал в депрессию, кожа на его скулах натягивалась, а не провисала, а уголки глаз и рта жестко приподнимались, делая его лицо типично славянским и порой даже загадочным.

От соседей или, быть может, от своей клиентуры он нахватался выражений и фраз, которые, будучи, вообще говоря, лишенными всякого смысла, ласкали его слух иностранца как типично английские. Он мог, например, ввернуть: «Это приносит определенное удовлетворение», считая подобное обезличенное предложение пригодным, чтобы с достоинством ответить почти на любой вопрос. Усвоил он и набор разнообразных клише на все случаи жизни. Словечки типа: «не бери в голову», «не надо раскачивать лодку», «бросьте хотя бы кость собаке» – так и сыпались из него, словно он стремился к образу жизни, суть которого еще не до конца понимал, и надеялся, что пропуском к нему могут послужить словесные штампы. В некоторых случаях Эвери приходилось подсказывать ему, что использованное им выражение уже давно не употребляется.

Иногда ему начинало казаться, что Холдейн презирает его за близость с Лейсером. Но все же чаще возникало другое чувство: через Эвери Холдейн находил способ передавать Лейсеру эмоции, которые был не способен уже вызвать в себе самом. Однажды вечером в начале второй недели, когда Лейсер заканчивал свои традиционно тщательные приготовления к выходу из дома, Эвери спросил Холдейна, не хотел бы он отправиться вместе с ними.

– А что я буду там делать? Совершать паломничество к святыням своей молодости?

– Я просто подумал, что вы можете встретить кого-то из старых друзей или завести новых.

– Даже если встречу, это станет нарушением всех правил безопасности. Я же здесь под чужим именем.

– Ах да, конечно. Извините.

– Кроме того, не все так неразборчивы в друзьях. – На лице Холдейна появилась суровая улыбка.

– Но ведь вы сами приказали мне держаться рядом с ним! – обиженно возразил Эвери.

– Именно так, и вы держитесь. С моей стороны глупо было бы жаловаться. Вы прекрасно справляетесь.

– Справляюсь с чем?

– С подчинением приказу.

В этот момент в дверь позвонили, и Эвери спустился вниз. При свете уличного фонаря он различил знакомые очертания одного из принадлежавших департаменту микроавтобусов. У порога стоял невысокий, ничем не примечательный мужчина в коричневом костюме и плаще. Коричневые ботинки были начищены до блеска. Это мог быть мастер, пришедший снять показания электросчетчика.

– Меня зовут Джек Джонсон, – представился он немного неуверенно. – Магазин «Радиотовары Джонсона», может, слышали?

– Заходите, – пригласил Эвери.

– Это ведь то самое место, верно? Капитан Хокинс… И все такое?

В руках он держал сумку из мягкой кожи, которую бережно поставил на пол, словно в ней лежало все его имущество. До половины закрыв зонт, он привычным движением стряхнул с него дождевые капли, а потом вставил в стойку под вешалкой с пальто и плащами.

– Меня зовут Джон.

Джонсон взял его за руку и сердечно пожал.

– Очень рад знакомству. Босс много рассказывал о вас. Как я понял, вы – его любимчик.

Они посмеялись.

Джонсон взял Эвери под локоть быстрым и доверительным жестом.

– А вы здесь под своей фамилией?

– Нет. Использую только подлинное имя.

– А капитан?

– Как вы его и назвали – Хокинс.

– Что он за человек, наша «Майская мушка»? Справляется?

– Да, с ним все хорошо. Нет никаких проблем.

– Ходят слухи, что он уж больно горяч по части женского пола.

Позже, пока Джонсон разговаривал в гостиной с Холдейном, Эвери поднялся наверх к Лейсеру.

– Мы сегодня останемся дома, Фред. Джек приехал.

– Кто такой Джек?

– Джек Джонсон – радист-инструктор.

– А я думал, у нас это по плану только со следующей недели.

– Придется начать сейчас. С самого простого, чтобы ты снова набил руку. Спустись вниз и поздоровайся.

На Лейсере уже был черный костюм, в руке он держал маникюрный набор.

– А как же отдых сегодня вечером?

– Говорю тебе – сегодня не получится, Фред. Раз уж Джек здесь.

Лейсер спустился вниз и пожал Джонсону руку довольно-таки небрежно, словно непрошеному гостю. Минут пятнадцать они поговорили, так и не преодолев взаимной неловкости, а потом Лейсер, сославшись на усталость, с мрачным видом отправился спать.

Джонсон доложил о первых впечатлениях.

– Он слишком медлителен, – сообщил он. – Хотя надо иметь в виду, что он очень давно не пользовался ключом. Но я все же не буду даже пытаться сажать его за передатчик, пока он не научится работать быстрее. Я знаю, прошло двадцать лет, сэр. Его трудно в чем-то винить, но он все делает медленно, слишком медленно.

У Джонсона была несколько занудная и распевная манера речи, словно ему приходилось много общаться с детьми.

– Босс распорядился, чтобы я занимался им все время. Даже когда он уже приступит к заданию. Как я понимаю, нам всем предстоит отправиться в Германию, сэр?

– Да.

– Тогда нам стоило бы познакомиться как можно ближе, «Майской мушке» и мне, – настойчиво сказал Джонсон. – Мы должны сотрудничать очень тесно, сэр, с того момента, как я усажу его за передатчик. В нашем деле важен почерк. Мы должны мгновенно различать почерки друг друга. А потом еще есть расписание, время выхода в эфир, сигнальные планы для его частот. Метки безопасности. Ему предстоит многому научиться за две недели.

– Что такое метки безопасности? – спросил Эвери.