Он выглядел старше, чем должен был. Кожа стала тонкой, как бумага, глаза слезились. После того, как руки ослабели, началась головная боль. Эя попробовала на нем полдюжины разных программ трав и ванн. Она не была уверенна, что он выполнял все ее требования.

— Хватит, — сказал Ота. Эя приняла позу, которая просила уточнить. Он нахмурился, брови поднялись: — Ты смотришь на меня так, словно я — исключительно интересная личинка. Я в полном порядке, Эя-кя. Я хорошо сплю, я просыпаюсь, полный энергии, меня не тревожит живот, мои суставы не болят. Все, что может быть в порядке, — в порядке. И я хочу провести вечер с моей дочкой, а не с моим лекарем. Понятно?

— Извини, папа-кя, — сказала она. — Просто я беспокоюсь.

— Я знаю, — сказал он, — и прощаю тебя. Но не давай завтра украсть хороший сегодняшний вечер. Будущее само позаботится о себе. Можешь записать это, если хочешь. Так сказал император.

Цветок, который увядал последний год, умер. Лепестки, упавшие однажды, падают навсегда.

Идаан встала перед рассветом, как делал всегда, молча откинула полог и тихо, чтобы не тревожить Семая, скользнула в свою гардеробную. Она была не слишком важной женщиной, так что слуги не мешали ей жить, около их покоев не стояли стражники, чтобы держать на расстоянии утхайем и советников. В отличие от брата. Она выбрала простое платье, тускло-красное и ярко-синее, сама завязала все узлы и надела сандалии. Несколько минут перед зеркалом, щетка и толстая лента привели ее волосы в относительный порядок.

Никто не назначал ей ежедневную задачу приносить завтрак императору. Она сама взяла ее на себя. Через две недели после того, как она стала приходить на кухню и собирать поднос с тарелками, пиалой и чайником, служанка, которая была назначена это делать, просто перестала приходить. Идаан узурпировала эту работу.

Этим утром ей приготовили медовый хлеб и изюм, горячий рис в миндалевом молоке и свинину, запеченную в перечной карамели. По долгому опыту Идаан знала, ей придется прикончить хлеб и свинину. Рис он может съесть сам.

Дорога в апартаменты императора была хорошо продумана. Равновесие между тишиной и отсутствием помех — не говоря уже о постоянной возможности пожара и необходимости сохранить еду теплой, — означало долгий прямой путь, почти свободный от извилистых поворотов, которыми славились дворцы. Каменные арки отмечали галереи. На стенах висели красно-золотые гобелены. Давным-давно у нее не захватывало дух от такой роскоши. Она жила во дворцах и грязных хижинах, жила и во всем промежуточном. И только одно постоянно восхищало ее — здесь она нашла свою семью.

Уже один Семай был чудом. Но за последнее десятилетие службы во дворце произошло и кое-что большее. Она стала тетей Данату, Эе и Ане, сестрой Оте Мати. И даже сейчас ее дни наполняло чувство, похожее на расслабление в теплой ванне. Такого она не ожидала. И не думала, что это возможно. Ночные кошмары почти перестали приходить — не больше пары раз в месяц. Она была готова стареть здесь, в этих залах и коридорах, с этими людьми. И если у кого-нибудь возникнет недальновидное желание угрожать ее людям, она просто убьет идиота. Хотя Идаан надеялась, что необходимость не возникнет.

Пройдя через арку, ведущую личный сад Оты, она поняла, что произошло что-то плохое. Четверо слуг стояли вместе у задней двери, их лица были бледны, руки постоянно двигались. Почувствовал леденящий ужас, она поставила лакированный поднос на скамью и бросилась вперед. Самый старший из слуг плакал, лицо покрылось пятнами, глаза опухли. Идаан бесстрастно поглядела на него. Вся сила, которая в нем осталась, тут же ушла, и он, плача, опустился на землю.

— Вы послали за его детьми? — спросила Идаан.

— Я… мы только что…

Идаан подняла брови, и остальные слуги помчались в разных направлениях. Она переступила через плачущего и вошла в личные комнаты. Даже все вместе, они были меньше ее старой фермы. И быстро нашла его.

Ота сидел на стуле так, словно спал. Окно перед ним было открыто, слабый ветер медленно и вяло раскачивал ставни. Движение напомнило ей о водоросли. На нем было платье бронзового цвета. Глаза были открыты и пусты, как мрамор. Идаан заставила себя коснуться его кожи. Она была холодна. Он ушел.

Она нашла стул, подтащила его к Оте и какое-то время просто сидела рядом с ним, в последний раз. Его ладонь застыла, но она обхватил его пальцы своими. Так и сидела, не говоря ничего. Потом, негромко, так, чтобы только они оба могли слышать, сказала:

— Ты хорошо поработал, брат. Не думаю, что кто-то другой сделал бы твою работу лучше.

Она оставалась здесь, в последний раз вдыхая запах его комнат, пока не появились Данат и Эя, за спинами которых виднелась маленькая армия из слуг и утхайемцев. Идаан коротко сказала Эе то, что ей надо было знать, и ушла. Завтрак пропал, развеялся в воздухе. Ей надо найти Семая и рассказать ему новости.

Цветы весной не возвращаются, они заменяются. Есть разница между возвращением и заменой, когда платишь цену за обновление.

— Нет, — сказала Ана. Посол Эймона поднял палец, словно просил императрицу прерваться. И издал непонятный звук. Ана покачала головой. — Я сказала нет. И я имею в виду нет, лорд посол. И если вы опять поднимите на меня палец, словно я ученица, говорящая не в свою очередь, я его отрежу и сделаю из него ожерелье. И вы его наденете.

В комнате для переговоров стало тихо, как в могиле. Застыло даже пламя свечи. Темное пятнистое дерево пола и замечательные абстрактные фрески на стенах казались не на месте, слишком изысканными и слишком мирными для этого мгновения. Задняя комната чайной была бы лучшим местом для такого рода переговоров. Ана наслаждалась контрастом.

С того мгновения, когда она впервые услышала о смерти Оты Мати, она знала, что ей придется принять на себя ответственность за империю, пока Данат не придет в себя. Она еще не теряла родителей. А ее любимый муж потерял обоих. Потерянное выражение в глазах и растерянность в голосе заставляли ее сердце страдать. И когда их торговые партнеры и соперники решили воспользоваться возможностью и перезаключить договоры, надеясь, что туман печали поможет им добиться уступок, Ана восприняла это как личное оскорбление.

— Леди императрица, — сказал посол, — я вовсе не собирался проявлять неуважение, но вы должны понимать, что…

Ана подняла палец, копируя жест мужчины. Посол немедленно замолчал.

— Ожерелье, — сказала она. —