Несколько поодаль, за выступающим в долину каменистым мысом, начинаются уже постройки монастыря Лаврана. Слева, у подножья обнаженных гор, расположены более древние храмы, а по набережной речки Сан-чу – позднейшие.

Переводчик Полютов и местный старшина торговой колонии – купец дунганин по имени Ма-чан-шань приветствовали вступление экспедиции в монастырь и, передав нам довольно обильную почту из России, проводили усталый караван до торгового подворья, где в отдельном симпатичном домике мы нашли весь наш багаж в самом образцовом порядке. Здесь, среди гостеприимных, радушных дунган, русские путешественники впервые после долгого периода непрестанного нравственного напряжения почувствовали себя уютно и непринужденно.

Прежде всего все принялись за письма. Среди радостных сообщений о большом интересе, вызванном в ученом мире нашим общим детищем Хара-Хото, была и грустная весть: умер один из славных представителей Географического общества – Александр Васильевич Григорьев. Этот человек великой душой, глубоким умом, искренней теплой дружбой всегда поддерживал и вдохновлял на новые подвиги всех нас – русских исследователей. Тесно сроднившись с Географическим обществом, он жил всецело его интересами, а потому каждый успех ученой экспедиции радовал и умилял его, доставляя нравственное удовлетворение. Во всем обаятельном величии встал передо мною светлый образ незабвенного Александра Васильевича; к нему одному неслись все мои стремления; словно завороженный его духом, я чувствовал себя в тесном общении с ним – моим несравненным другом, преждевременно отошедшим в вечность. Тяжело было свыкнуться с мыслью о невозвратимой утрате такого благороднейшего человека.

Наутро следующего дня мы не без удовольствия простились со своими амдоскими подводчиками и, проводив их, почувствовали даже некоторое облегчение. Суровый богатырь Дунчжуб при расставании неожиданно растрогался и, поднеся мне на память хадак, произнес: «Уважаю тебя, пэмбу [начальник], за то, что сумел властно заставить меня вести экспедицию в Лавран; приказание бесстрашного энергичного начальника приятно и исполнить».

Тихо, безмятежно потекли дни пребывания экспедиции в буддийской обители. Все интересовало нас, везде мы находили много любопытного для наблюдений. Но больше всего, конечно, нас занимала великая буддийская святыня Лавран, к описанию которой теперь мы и приступим.

Глава девятнадцатая. Амдоский монастырь Лавран

В1648 году вблизи нынешнего Лаврана, пишет Б. Б. Барадийн[300],в местности Гангья тан в одной кочующей бедной тангутской семье родился мальчик, которому впоследствии суждено было не только основать нынешний Лавран, но и сделаться величайшим ученым-мыслителем во всей новейшей истории тибетского буддизма, под именем Кунчэн Жамьян-шадба.

Первоначальную грамоту мальчик изучил у одного тангута-мирянина и затем уже юношей отправился с котомкой в Лхасу. В этом отношении он был одним из тибетских Ломоносовых, которые всегда стремились к своей Москве – Лхасе.

В Лхасе молодой человек поступил в цакидскую, т. е. философскую школу Гоман-дацан в монастыре Брайбуне. Здесь он вскоре обнаружил выдающиеся способности и обратил на себя внимание Далай-ламы V Великого. Он почти весь свой век прожил в Лхасе. Он составил новые учебники своей школы вместо старых, составленных ламой Кунчэн-Чойнжуном, и был избран ректором Гоман-дацана.

Литературно-ученая деятельность Жамьян-шадбы послужила и причиной выдающегося положения, которое впоследствии заняла гоманская школа среди прочих цанидских школ в Лхасе.

Среди своих современников Жамьян-шадба как ученый философ и проповедник буддизма не имел никого равного себе, и популярность его была так велика в Лхасе, что общественное мнение дало ему титул Кончэн Жамьян-шадба-доржэ, т. е. «Всеведущий алмаз, возбуждающий улыбку у бога мудрости Манчжушри». Собственное его имя было Агванцзондуй.

Жамьян-шадба вернулся на родину уже стариком и поселился вблизи нынешнего Лаврана в одной из горных обителей – в ритод-гома, чтобы остаток своей жизни прожить в суровом обиходе отшельника. Великий ученый, сделавшись теперь отшельником, систематизировал свои знания, созерцая среди тишины и величия горной природы; а кругом его мирной обители царствовала идиллия пастушеской жизни его соплеменников-тангутов да немногочисленных элетов с их князем Хонцо-ваном.

Наконец в 1710 году Жамьян-шадба ознаменовал свою религиозную деятельность основанием будущего Лаврана. Навстречу его желанию упомянутый элетский князь не только уступил местечко, занимаемое ныне Лавраном, и переместил свою ставку в сторону, но и деятельно помог великому ученому заложить монастырь.

Сначала Жамьян-шадбе был построен маленький дом Лавран, что значит дом ламы, и монастырь впоследствии стал называться Лавран-даши-кьил.

Жамьян-шадба умер в 1722 году, и Лавран не успел еще развиться в большой монастырь. Основатель успел только построить небольшой соборный храм, основать цаннидскую и гьудскую школы буддизма и устроить немногочисленные домики для монашеской общины.

Лавран особенно обязан своим возвышением двум лицам: второму Жамьян-шадбе – Жигмэд-вамбо (перерожденец первого), человеку весьма деятельного и практического ума, и его ученику Гунтан Дамби-донмэ, который своими высокоталантливыми сочинениями по философии буддизма и преподавательской деятельностью поставил лавранскую школу цаннида в блестящее положение в ряду прочих школ в других монастырях. В это время и монгольские ламы, затем и буряты (со второй половины минувшего столетия) во множестве стали посещать Лавран, так что в настоящее время духовное влияние Лаврана на всю Монголию и на бурят во всяком случае не уступает самой Лхасе.

Монастырь Лавран[301] лежит на высоте 9985 футов [3040 м] над уровнем моря, у самой границы земледельческой культуры, и представляет из себя религиозный просветительный и экономический центр Амдоското нагорья. Здесь путешественник может встретить тангутов, нголоков, тибетцев, монголов, являющихся сюда в качестве богомольцев, а также дунган и китайцев – в качестве всякого рода торговцев. Соответственно различию национальностей, замечается удивительно пестрое разнообразие костюмов. Особенно изысканно наряжаются женщины-тангутки, вкусившие зачатки цивилизации путем кровного союза с более культурными дунганами. Эти дамы носят цветные шубы, прекрасные лисьи шапки с красными кистями и свои национальные спинные украшения в виде лент, унизанных золочеными и серебряными безделушками. Кольца с каменьями и большие массивные серьги, которыми также не пренебрегают мужчины, дополняют оригинальный наряд.