ему возрастной среде не могло не сказаться на характере его взаимоотношений с нею. С его стороны, это были старательность, обходительность, услужливость, хотя и без грубой лести и пресмыкательства перед старшими, а в Политбюро — перед стариками (которые элементарно нуждались в физической помощи, хотя и были окружены врачами и помощниками), и они были признательны Горбачеву, когда он в трудные минуты приходил на помощь. Так случилось, например, на сессии Верховного Совета СССР 27 ноября 1984 года, когда Горбачев поддержал падающего Черненко, причем, сделал это ненавязчиво, со свойственной ему деликатностью, не унизительно ни для себя, ни для тяжело больного советского вождя (сцена вышла вполне человеческая и даже чуть-чуть сентиментальная).

В ответ на его покладистость старшие товарищи по Политбюро платили ему доверием, протекцией и патронажем, которыми он умело пользовался: в какой-то мере от Брежнева, еще больше от Андропова и даже от Черненко, который ненадолго занял по праву принадлежащее Горбачеву место руководителя страны, если возможно говорить о каких-либо вообще правах за кремлевскими стенами. Вся эта система покровительства делала Горбачева баловнем не только для своих менторов, но и самой судьбы, несмотря на некоторые превратности его политической карьеры. То, что другие брали с боем, ему часто доставалось даром.

Такие люди никогда не принадлежат к своему поколению, они смолоду немолоды, не очень самостоятельны, потому что политическую карьеру делают не сами — за них ее формируют сменяющиеся патроны. Они передают своего протеже из рук в руки, как эстафету, пока не настанет время, когда учителя и покровители умирают, и человек остается предоставлен самому себе и лично за все ответственен. Для людей, которые передоверили свою волю другим, это самое трудное время.

И если уж быть точным и не гнаться за яркими образами, то Горбачева следует называть не "беби Политбюро", а скорее его воспитанником, выпускником кремлевской школы периода ее заката и политической деградации. В этой школе он был первым учеником, закончил ее с блеском, но ее диплом в политическом отношении был такой же фикцией, как два предыдущих диплома Горбачева — юридического факультета Московского университета и Ставропольского сельскохозяйственного института. Кремлевская школа не учит управлять государством, но только делать вид, что управляешь. Она учит не инициативе, а послушанию, не оригинальности, а стереотипу, не искренности, а лицемерию. Именно эти кремлевские уроки были прилежно усвоены Горбачевым — иначе и быть не могло: бытие определяет сознание, а тем более такое костное бытие, как кремлевское. Вот, кстати, одна из причин, почему после смерти Черненко кремлевские геронтократы во главе с Андреем Громыко — с их патологическим страхом перед "молодыми" согласились назначить своим предводителем, "первым среди равных", именно Михаила Горбачева, к которому они успели привыкнуть за 6 лет, который их устраивал и даже казался принадлежащим по своей сокровенной сути к их собственному поколению, хотя по анкете и другого года рождения.

Он ведь и был вызван в Москву не только взамен, но и в противоположность своему бывшему покровителю трагическому Кулакову, который стоял на пути Андропова к власти и одновременно смущал покой самодовольных и циничных кремлевских лидеров. Горбачев смутить никого не мог — типичный продукт партийно-бюрократической системы, уравновешенный, умеренный и уступчивый, он легко приспосабливался ко времени, в котором жил, легко принимая его окраску, был человеком на все сезоны: сталинистом в сталинские времена, хрущевцём — в хрущевские, брежневцем — в брежневские, андроповцем — в андроповские.

Последнюю маску он приберег для горбачевских времен и с первых же дней стал ею активно пользоваться ввиду растущей посмертной популярности Андропова.

В кремлевской школе, с ее однообразием уроков и учителей, короткий 15-месячный курс Андропова произвел на Горбачева самое сильное впечатление, хотя, казалось бы, менее всего должен был подходить его флегматичному темпераменту. Но дело здесь снова не в ученике, а в учителе, который пытался пробудить от литаргического сна целую империю. Его уроки не прошли для Горбачева даром.

Глава восьмая

ТЕНЬ СТАЛИНА НАД КРЕМЛЕМ

“Вы слыхали о нашем прежнем коменданте? Нет? Ну, так я не преувеличу, если скажу, что структура этой колонии настолько целостна, что его преемник, будь у него в голове хоть тысяча новых планов, никак не сможет изменить старый порядок, по крайней мере, в течение многих лет.

Кафка, “В исправительной колонии"

Возвращаясь к борьбе между Романовым и Горбачевым, которая предшествовала победе последнего, отметим, что для того, чтобы взять верх, каждому из них надо было изменить линию поведения — психологическую и политическую. Романову — стать более вежливым, терпимым и терпеливым, хотя бы с товарищами по Центральному Комитету, которых он отпугивал своей беспардонной грубостью. А Горбачеву, наоборот, следовало стать строже, суровее, с учетом эстетических представлений о вожде у советского плебса и кремлевской верхушки. Однако еще более важным было изменение политической тактики. Романову необходимо было умерить свое сталинское рвение, дабы не запугать кремлевских старичков, которые все еще помнили грандиозные партийные чистки времен их молодости. С одной стороны, именно они привели их к власти, а с другой — напугали, не могли не напугать, ибо сталинская метла мела без разбору, и выжить тогда значило вытянуть счастливый билет в лотерее. Горбачеву же, совсем напротив, нужно было проявить себя большим, что ли, сталинистом, чем он проявлял себя прежде (не считая, конечно, его студенческих лет, когда он обогнал многих своих сверстников).

По трем причинам Горбачеву было легче справиться со своей задачей, чем Романову — со своей.

Во-первых, Горбачев был все-таки на 8 лет младше своего соперника, а значит — более гибок и податлив к изменениям. Во-вторых, он был более покладист по характеру и даже любил слушаться, передоверяя свою волю другим. И в-третьих, — это, пожалуй, главное — для того, чтобы ужесточить свою позицию ему было достаточно возвратиться к годам своего студенчества, когда он был вполне искренним сталинистом и не мог им не быть. В его случае это была единственная возможность сделать карьеру. Его теперешняя идеологическая вялость была следствием слишком больших политических встрясок, которые ему пришлось пережить: смерть Сталина и его разоблачение Хрущевым, свержение Хрущева, полицейский переворот Андропова. Он не родился человеком на все сезоны, но стал им ввиду сложившихся обстоятельств.

Романов был полной ему противоположностью. И его характер и его политические идеи давно уже выкристаллизовались в единую неподвижную глыбу. Он не был способен ни на дюйм отступить ни от своих бытовых привычек, ни от своего сталинского мировоззрения — даже ради того, чтобы Приобрести больше сторонников в