Лэнгли. 9 ноября 1989 года

Бэртон Гербер, который теперь возглавлял европейский отдел, отвечавший за операции в Западной Европе, был на ланче с директором ЦРУ Уильямом Вебстером и небольшой группой работников разведки Западной Германии в личной столовой директора, когда его вызвали для важного сообщения. Гербер извинился и вышел из столовой, и тут ему сообщили ошеломляющую новость — только что открыты пограничные проходы в Берлинской стене. Гербер вернулся и сообщил новость директору и возбужденным немецким гостям.

После ланча Гербер отправился к своему коллеге в Информационном управлении, чтобы узнать мнение аналитиков об обстановке, а потом вернулся к себе в кабинет слушать последние новости из Берлина. Для Гербера, который в течение пяти лет возглавлял советский отдел и посвятил большую часть своей жизни тайной борьбе с Советами, это был глубоко эмоциональный момент. Видя на экране, как делалась история, Гербер не мог сдержать восторга от того, что в Берлине, на этом первом плацдарме холодной войны, была одержана победа.

Лэнгли. 9 ноября 1989 года, 18:30

Я переключал телевизор между Си-эн-эн и каналами телевидения Восточной и Западной Германии, транслировавшимися в штаб-квартиру ЦРУ через спутник. Никто не мог предсказать, когда и как это случится. Ни ЦРУ, ни Госдепартамент, ни правительство в Бонне. И никто не был готов к событиям 9—10 ноября. А где была агентура? Мне часто будут задавать этот вопрос. Где наши шпионы, которые подскажут нам, что произойдет дальше?

ЦРУ не имело агентуры, могущей освещать развертывавшиеся события. Никто из наших агентов в столицах стран Восточной Европы или в Советском Союзе не мог сказать нам, что происходит, — большинство спрашивало об этом нас самих. Все они следили за развивающейся драмой по телевидению и задавались вопросом: что может произойти дальше? Даже самый лучший агент не может сказать, что сделает правительство, когда никто в этом правительстве не знает, что оно должно делать.

Все телевизионные приемники в Вашингтоне были настроены на Си-эн-эн. И наблюдая, как разрушается отвратительная стена, я в мыслях возвращался к тому времени, когда почти четверть века назад в качестве нового работника ЦРУ, прибывшего в ФРГ, впервые увидел это железобетонное сооружение. Я видел многие неудачные и отдельные удачные попытки побега через эту стену, которая всегда оказывалась сильнее как физическое препятствие и как символ, разделяющий умы людей, живших по обе ее стороны. Берлинская стена больше, чем что-либо другое, символизировала то, что привело меня в ЦРУ.

Теперь она разрушалась, а я испытывал какое-то странное чувство отчужденности. Я решил на следующий день направить циркулярную телеграмму всем резидентурам, предложив им оставить прессе то, что она может делать лучше, и информировать нас только о том, что им представляется в другом свете. Отправляйтесь на улицы, докладывайте об обстановке, писал я.

Восточный Берлин. 10 ноября 1989 года

Вечер четверга был просто сумасшедшим, но Ролф с женой на следующий день отправились на КПП «Чарли» посмотреть своими глазами, что там происходит. Казалось, что там собралась вся Германия. Среди тысячной толпы жителей Восточного Берлина, ожидавших своей очереди для перехода на Запад, резидент ЦРУ ощущал себя, как на огромной праздничной вечеринке. Это был самый невероятный и незабываемый момент в его жизни. Среди моря шампанского и открытых объятий Ролф, этот восторженный рыцарь холодной войны, наблюдал воссоединение Германии. Он видел, что в Западном Берлине жителей Восточного Берлина встречали как героев, которые на 30 лет были затеряны в пустыне.

И все-таки Ролф не был уверен, что он в полной мере осознает масштаб того, что вокруг него происходило. Вернувшись домой в район Панкова, он снова оказался в спокойной нормальной атмосфере. Вдали от праздновавших на улицах жизнь Восточной Германии шла своим чередом. «Штази» все еще была на своем месте, отметил он про себя, и это все еще грозная служба разведки. Бригады наружного наблюдения тоже были на своих местах.

Кремль. 11 ноября 1989 года

Все кончилось. В этом Анатолий Черняев, внешнеполитический гуру Горбачёва, был уверен. Вся 70-летняя история социалистической системы подошла к концу. Сначала ушла Польша, потом Венгрия, потом неожиданно Восточная Германия. Все произошло мирно. Китайский лидер Дэн Сяопин и болгарский лидер Тодор Живков объявили об уходе в отставку. Остались только Фидель Кастро, Николае Чаушеску и Ким Ир Сен, и они ненавидели Советский Союз. И все-таки это закончилось, решил Черняев.

Главное было в Берлинской стене. Ее падение оказало глубочайшее влияние не только на судьбу социализма, но на весь баланс сил в мире. Это означало конец Ялтинского периода, конец наследия Сталина и конец воспоминаниям о поражении гитлеровской Германии. Все было кончено.

«И все это, — подумал Черняев с какой-то смесью иронии и гордости, — было заслугой Горбачёва». Он в действительности оказался великим лидером. Горбачёв уловил зов истории и помог повернуть ее ход. Верный помощник Горбачёва никогда не отступит от своего убеждения, что драматические исторические перемены, происходящие в Восточной Европе, были результатом решения Горбачёва не вставать у них на пути.

Прага. 17 ноября 1989 года

Олдрич Черны, стройный седовласый писатель, переводчик кинофильмов и диссидент, следил за карьерой Вацлава Гавела с тех пор, как молодым юношей в начале 60-х годов попал под его влияние. Тогда Черны, собрав все свое мужество, отправился в театр и дерзко представился самому талантливому молодому драматургу Чехословакии. Гавел принял простое предложение юноши выпить с ним чашку кофе. И вот теперь, более чем через два десятилетия, Олдрич Черны вновь был готов последовать за Гавелом. На этот раз Черны поможет Гавелу сделать революцию, начала которой оба с нетерпением ожидали.

Фактически он ждали ее 12 лет. Гавел приобрел свой статус ведущего диссидента-антикоммуниста Чехословакии в 1977 году созданием «Хартии-77» — группы интеллигентов, подписавших петицию с требованием свободы слова и мысли, а также в более широком плане — свободы от репрессий, обрушившихся на чешский народ после подавления Советским Союзом Пражской весны 1968 года. Наград oil Гавелу за «Хартию-77» была тюрьма.

Тем временем Черны в 70 — начале 80-х годов подвергался преследованиям за отказ стать осведомителем чешской службы безопасности. Сначала он отверг предложение внутренней службы безопасности, а потом и внешней разведки, которая заметила его свободное владение английским языком и хотела направить за рубеж в качестве шпиона. Его строптивость стоила ему работы в издательстве, и вскоре он едва сводил концы с концами, работая грузчиком на пражской пристани.

К середине ноября 1989 года Черны стал замечать обеспокоенность Гавела тем, что новый демократический дух, охвативший Восточную Европу, может обойти Чехословакию стороной. Старые режимы опрокидывались: в Польше путем выборов, в Венгрии путем переговоров. Берлинская стена рухнула, и правительство Восточной Германии было поставлено на колени. А в Праге демонстрации были очень скромными и едва ли способными вытряхнуть коммунистов из Пражского Града. Протесты в конце октября по случаю Национального дня Чехии были такими скромными, что Гавел впал в депрессию. В начале ноября он несколько дней оправлялся от болезни… и от фрустрации. Он опасался, что Чехословакии была уготована судьба стать островом тирании, окруженным демократией, Кубой Восточной Европы.