ста слугам своим, пересчитал их.

— Видишь сто слуг?

— Вижу.

— Раз ты говоришь, что здесь сто гусей, то на каждого слугу придется по одному гусю, не так ли?

— Так.

— Мэй, — велит барин слугам, — ну-ка, хватайте каждый по гусю, но только по одному.

Набросились слуги на гусей, гонялись за ними, гонялись и вскоре всех изловили. Девяносто девять молодцов стоят с гусями под мышкой, а один ни с чем остался.

— Теперь скажи, треклятый, почему этот без гуся остался?

— Так кто ж ему виноват, барин, коли он замешкался да не изловчился, чтоб и себе гуся поймать.

ЧТО ПРИКЛЮЧИЛОСЬ С КУПЦАМИ

Большим шутником слыл Леонтий Курэрару. Как отколет он шутку, то весть о ней облетит всю округу. Соберутся где-нибудь два-три человека, заходит речь о нем, и начинают перебирать без конца его выдумки, одна похлеще другой. Вот и это, к примеру, тоже про него рассказывают. Приехали как-то в наше село купцы и вот, закончив все свои дела, стали искать, кто бы их отвез на вокзал. Набрели они на Петрю Дудуку, у которого была пара кляч — кожа да кости — подстать своему горемычному хозяину, с ним и договорились. Положил Петря в телегу два мешка соломы вместо сидения, прикрыл их зипуном и — в путь-дорогу.

Дорога вначале была ровная, и Петря браво понукал лошадей. Но вот в трех верстах от вокзала начался крутой подъем; немало мужик, бывало, потрудится да накричится, пока наверх выберется.

У подножья горы остановил Петря лошадей передохнуть, поглядел на купцов, надеясь, что совесть в них заговорит, но те сидят себе, как ни в чем не бывало, и не думают с телеги сойти. Уперся Петря плечом в ручицу, щелкнул кнутом и лошадок понукает:

— Ну, лошадки, потихоньку, ну, вперед!

Стараются лошади, из сил выбиваются, тянут-потянут — где там! Больно подъем крутой, да и купцы сидят в телеге, как привороженные.

Посреди горы, глядь — показался Леонтий Курэрару, спускается под гору налегке, видать, тоже возил людей на вокзал и теперь домой возвращался. Как поравнялись телеги, попридержал коней Леонтий.

— Ты ли это, Петря?

— Я, братец Леонтий.

Поглядел тот на лошадей, на купцов и нахмурился.

— Стой, пропади ты пропадом, попался мне наконец!

Петря глаза вытаращил, ничего не понимает.

— Вчера, когда я поднимался в гору, вот на этом самом месте, почему ты исхлестал моих коней? Да еще притворяешься, что знать ничего не знаешь? Вот я сейчас твоих тоже кнутом попотчую.

Да как начал стегать, стегает куда попало, а попадало все больше по спинам купцов.

Извиваются купцы, вопят благим матом да побыстрее с телеги сигают, — кто куда, а Леонтий все еще кнутом настигает; исхлестал он их за милую душу, а потом как припустит лошадей да как полетит под гору — только спицы мелькают.

— Вот тебе, чтобы больше неповадно было!

Не захотелось больше купцам в подводу забираться, пошли они пешком, все отругиваясь и отплевываясь, а Петря Дудука усмехается да полегоньку лошадей погоняет.

ПОВАР И БАРИН

Однажды некий барин, отправляясь в карете на катание, велел повару своему зажарить к его возвращению гуся.

— Но если попутает тебя лукавый съесть хоть кусочек, прикажу я связать тебя по рукам и по ногам и столько палок отсчитать, пока распластаешься, как жаба, чтобы впредь неповадно было даже и думать о мясе.

— Понятно, барин.

— Гляди же, чтоб понятно, так понятно; а к моему приезду чтоб гусь был готов, не горячий, не холодный, в самый раз на желудок голодный.

Принялся повар за дело, зажарил гуся на славу, румяный, пахучий — у самого слюнки текут.

Терпел он, терпел, да не вытерпел, отрезал ножку гусиную и съел.

Приехал барин и, увидав, что гусь об одной ноге, чуть не лопнул от досады и гнева.

— Вот, значит, каков ты, жадина. Аль не наказывал я тебе не притрагиваться к гусю, если не хочешь бабушку с того света увидеть?

— Да ведь гусь-то цел, барин.

— А ножку кто слопал, едят тебя черви могильные?

— Барин, у гуся была только одна ножка.

— Да что ты там мелешь, мэй, где это видано, чтоб гуси одноногими были! — воскликнул барин, уписывая жаркое.

— Коли не веришь, барин, пойдем к пруду, своими глазами посмотри.

— Хорошо, но коли не так, то я уж знаю, что с тобой сделать.

Пошли они к пруду. Долго ли шли они, скоро ли, вот и на берег вышли. Солнце припекало вовсю, день был прекрасный, и гуси стояли все на одной ножке, клювами крылья теребили, охорашивались.

— Ну вот, барин, видишь, гуси все одноногие

А барин как хлопнет в ладоши, да как вскрикнет: хыш… халя… халя… халя…

Встрепенулись гуси, испугались и разбежались по берегу, кто куда.

— А видишь, мэй, у них у всех по две ноги.

— Так что ж, барин… почему же ты не крикнул и тому гусю: хыш… халя… халя… халя…

Уставился на него барин, а крыть нечем; понурил голову, промолчал, и с тех пор больше не наказывал повару не пробовать то, что стряпал.

ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

Жила-была женщина. Тягостно, все в бедности да в невзгодах проходили дни, и единственной радостью жизни ее был сын-подросток, который уже помогал ей то в одном, то в другом деле. Как-то в зиму одну лютую началась вьюга, метель разыгралась, сугробы намело громадные — света не видать. Поутру, когда затихла метелица и поднялось солнышко ясное, вышел паренек с лопатою снег отбросить, дорожку расчистить.

Работает он себе да вдруг слышит, как с дерева ворона закаркала:

— Киррр, кар, кар, кар… Киррр, кар, кар, кар. — Рыдает бедная ворона, сердце разрывается.

Мальчик выпрямился и прислушался:

— Кирр, кар, кар, кар,

Кирр, кар, кар, кар!

Ветер дует, задувает,

Снегом поле заметает,

Лют мороз и крутит вьюга,

Стонут все леса в округе,

А весна еще не скоро,

Есть мне нечего — вот горе!

Ох, тоска в моей груди,

Голод, холод впереди!