Само собой, сей вопрос был не из тех, что стоит задавать Маркусу с Люциусом, если только вы не настроены на крайне долгую лекцию о некоем перспективном направлении судебной науки. Нас с мистером Муром сорок пять минут без перерыва потчевали сведениями из новой области баллистики, и семинар этот лишь усугубило участие мисс Говард. Проще говоря, баллистика, похоже, сводилась к оружейному аналогу взятия отпечатков пальцев: несколько лет назад один англичанин обнаружил, что пули при прохождении оружейного ствола обязательно получают отметины от повреждений (зазубрин на металле и прочего), характеризующих данный ствол. К 1897 году, когда почти у всех пистолетов и длинноствольного оружия ствол стал нарезным, было установлено, что след на пулях оставляет и сама нарезка, состоящая из собственно «нареза» и его так называемого «поля». Нарезом назывались спиральные дорожки, проделанные внутри ствола (закрученные в правую или левую сторону), чтобы придать пуле вращение на выходе из дула и тем самым спрямить траекторию ее полета; полем же нареза называли пространство между желобками. Пули, прошедшие через эти желобки и грани, оказывались помечены линиями, в точности отражающими специфический нарез данного ствола. Эта система идентификации уже успела успешно зарекомендовать себя, хоть и не в Соединенных Штатах: несколько лет назад один французский коллега детектив-сержантов, некто мсье Лакассань, обнаружил соответствие количества, промежутков и витков следов на пуле, изъятой из трупа, стволу оружия подозреваемого. Впоследствии подозреваемый был приговорен, по большей части — в силу этих баллистических улик.

Это заключение было, как признали детектив-сержанты, несколько преждевременным, поскольку оружейные нарезы пока не систематизировали хотя бы по моделям и производителю, а уж тем более — по индивидуальным характеристикам отдельных деталей, так что, вполне возможно, кто-то еще во Франции владел оружием с таким же расположением желобков и граней, что и у ружья приговоренного парня. Однако фактически теперь имелось три способа определить, вылетала ли указанная пуля из конкретного ствола: прежде всего, понятно, калибр; затем особые отметины, оставляемые дефектами ствола (не каждый ствол непременно обладает ими, хотя для многих так оно и есть); и, наконец, количество и изгиб желобков и граней. Однако, сколь бы убедительным все это ни казалось, даже соответствие оружия и пули по всем трем признакам еще не могло считаться последним словом в идентификации, поскольку, как уже отмечалось, отсутствовал центральный орган, который мог бы потребовать от оружейных производителей регистрации особых характеристик каждой из своих моделей: по-прежнему оставалась вероятность того, что искомая пуля, соответствующая данному оружию по калибру, дефектам и нарезу, могла в действительности быть выпущена из некоего неизвестного оружия с теми же данными. Ну, разумеется, такие эксперты по баллистике, как детектив-сержанты, могли возразить, что шанс обнаружить два ствола с совершенно одинаковыми характеристиками был, пожалуй, где-то один на миллион — но даже миллион к одному оставлял место для сомнений, и потому, хоть баллистические улики и стали, как говорится, могучим подспорьем для прогрессивно мыслящих следователей, их все еще не считали неоспоримыми юридически.

Когда Айзексоны и мисс Говард закончили объяснять это дело нам с мистером Муром, я как раз завершил свой труд по вызволению куска металла из доски; но дух мой, воспаривший было от перспектив представить пулю для баллистической экспертизы, заметно упал, лишь только стало ясно, что я битый час потратил на аккуратное извлечение старой шляпки гвоздя. Впрочем, подобное разочарование было обычным для детективной работы, уж это я знал точно — поэтому я снова взял лупу и продолжил осмотр поверхности дерева в поисках новой похожей дырки.

Люциус, Маркус и мисс Говард тем временем продолжили свою лекцию, объясняя, что младший Айзексон собирался сделать с «кольтом» Дэниэла Хатча: похоже, баллистика не ограничивалась одним сопоставлением пуль и стволов. Люциусу предстояло постараться аккуратно определить по количеству ржавчины и пыли, скопившихся на «миротворце», как давно из него стреляли и сколько раз. На второй вопрос ответ казался несложным: в шестизарядном барабане оставалось три патрона, что создавало впечатление трех произведенных выстрелов. Большим сюрпризом это не стало: именно три пули, по нашему предположению, пошли в дело при стрельбе в детей Либби Хатч. Однако, что вполне обычно, когда речь идет о судебной науке, вещи не всегда столь просты, как кажутся.

Нередко люди, держащие револьверы дома, объяснила мисс Говард, оставляют одно верхнее гнездо пустым, чтобы, если кто-то или что-то случайно заденет курок, не взведя его, боек ударника встретил лишь воздух. А по мере продолжения Люциусом осмотра эта троица все больше убеждалась, что сей процедуре следовал и Дэниэл Хатч. Три гнезда нашего револьвера, как я и сказал, оставались заряжены — но из остальных трех налет пороха был лишь на двух, свидетельствуя об их участии в стрельбе с момента последней чистки оружия. К тому же третье пустое гнездо покрылось ржавчиной больше, чем прочие два, указывая, что пустым оно оставалось дольше. А по мнению Маркуса и Люциуса, исключить маловероятный шанс того, что некто нашел оружие, выстрелил из него, перезарядил и бросил обратно в колодец, могло измерение количества ржавчины в стволе: из револьвера не стреляли много лет.

Все это весьма беспокоило. Чтобы наша теория о том, что Либби Хатч сама застрелила троих своих детей, сработала, нам требовались три выстрела — но из «кольта» стреляли лишь дважды. Эта недостача крайне озадачила Маркуса с Люциусом, и пока они продолжали обследовать револьвер на предмет отпечатков пальцев, лица их морщились, точно кора старых деревьев во дворе. Они действительно обнаружили на обеих сторонах рукояти и на спусковом крючке несколько отпечатков, совпадавших с отпечатками Либби; еще один частичный отпечаток имелся на курке, и они без колебаний приписали его ей же — но ничто не указывало на ее прикосновения к барабану, и это, похоже, исключало возможность того, что она могла перезарядить револьвер и вновь стрелять из него. Мы знали, что одна пуля прошла навылет через шею Клары Хатч (и благополучно застряла где-то в повозке, вероятно, снизу сиденья возницы) — но если оставался один только выстрел, как объяснить двух убитых мальчиков?

Маркус и Люциус, в настроении все более мрачном, тщательно записали все добытые первичные сведения о состоянии револьвера, и затем начали разбирать его, дабы подготовить к испытательной стрельбе. И именно мисс Говард вернула нам надежду, предложив возможное решение загадки с двумя пулями и тремя жертвами. Она сходила за стопкой документов мистера Пиктона, касавшихся стрельбы, которые лежали на пианино, и извлекла заключение доктора Лоуренса о смерти двух мальчиков Хатч, напомнив нам, что нигде ни разу не упоминались выходные пулевые отверстия на телах Томаса и Мэтью. А Лоуренс, хоть и говорил о пороховых ожогах у детей, так и не уточнил, у каких именно детей. Мистер Пиктон решил, что речь шла обо всех троих, поскольку у всех имелись огнестрельные ранения. Но дела могли обстоять иным образом. Заявлениям же Либби Хатч о положении детей при нападении мы могли доверять не больше, чем прочим ее словам. И потому в пределах данных рамок мы свободно могли представить последовательность событий, совершенно отличную от той, кою мистер Пиктон придумал на основании имевшихся отчетов.