в котором оказались останки тридцати шести юношей и девушек. Останки были замурованы в двенадцати нишах угольного тоннеля, сооруженного, видимо, в середине девятнадцатого века. Предварительный судебно-медицинский анализ показал, что жертвы были препарированы, а затем расчленены. По заключению доктора Норы Келли, археолога Американского музея естественной истории, убийства произошли в период между 1872 и 1881 годами. В то время на углу стояло трехэтажное здание, в котором размещался частный музей «Кабинет природных диковин и редкостей Шоттама». Музей сгорел в 1881 году, а Шоттам погиб при пожаре.

В ходе дальнейших исследований доктор Келли обнаружила письмо, написанное незадолго до смерти самим Шоттамом. В письме он рассказывает о том, как узнал о характере медицинских опытов, проводившихся его жильцом Енохом Ленгом, таксидермистом и химиком. Шоттам утверждает, что Ленг проводил эксперименты на людях с целью продления собственной жизни. <…>

Останки были направлены в Бюро судебно-медицинской экспертизы и стали недоступны для независимого обследования. Подземный тоннель уничтожен в ходе строительных работ фирмой «Моген — Фэрхейвен». <…>

Из захоронения удалось спасти лишь один предмет одежды — платье. Платье было доставлено в музей, и доктор Келли, внимательно его исследовав, обнаружила под подкладкой листок бумаги. На листке имеется короткая запись, сделанная молодой женщиной, которая, по всей видимости, считала, что жить ей осталось совсем немного. «(Ме)ня завут (sic) Мэри Грин, взраст (sic) 19 № 16 Уоттер(sic) — стрит», — написала девушка кровью, скорее всего собственной.

К делу проявило интерес Федеральное бюро расследований, о чем свидетельствует появление специального агента ФБР Пендергаста. Агент Пендергаст постоянно работает в Новом Орлеане, но представители ФБР Нового Орлеана, как и их коллеги из Нью-Йорка, воздержались от комментариев по поводу его деятельности.

Дом 16 по Уотер-стрит. Мэри Грин неправильно записала название улицы, и потому Фелдер не смог отыскать статью раньше.

Доктор перечитал статью раз, другой, третий. Затем очень медленно откинулся на спинку кресла, стиснув подлокотники с такой силой, что заболели пальцы.

Глава 46

Девятью этажами и в точности ста шестьюдесятью футами ниже места, где сидел в библиотеке доктор Фелдер, специальный агент Алоизий Пендергаст внимательно слушал престарелого библиофила, известного как Рен. Все звали его только так. Если у Рена и было имя, никто посторонний, включая Пендергаста, его не знал. Жизнь его тоже была загадочной. Где он жил, откуда явился, зачем проводил каждую ночь и большинство дней на самых нижних подвальных этажах библиотеки — оставалось тайной. Годы без солнца обесцветили его кожу, сделали похожей на пергамент. От Рена слегка пахло переплетным клеем и пылью. Седые волосы торчали во все стороны, словно нимб, глаза были пронзительной птичьей черноты. Но, несмотря на странности, Рен обладал парой весьма ценимых Пендергастом качеств: уникальной способностью к архивным исследованиям и глубочайшими познаниями необъятных фондов Нью-Йоркской публичной библиотеки.

И вот, усевшись на огромную стопку бумаг подобно отощавшему Будде, Рен заговорил быстро и оживленно, акцентируя речь внезапными резкими жестами:

— Я выяснил ее родословную. Изучил со всем тщанием, я ведь образчик hypocrite lecteur.[281] И непросто, да, непросто: семья очень постаралась, скрывая свою родословную. Слава богу, есть «Хайлигенштадтский компендиум».

— «Хайлигенштадтский компендиум»?

— Ну да. Объемистая коллекция родословных со всего мира. Подарена библиотеке чрезвычайно эксцентричным исследователем генеалогии из немецкого города Хайлигенштадт. Библиотека не слишком хотела принимать коллекцию, но исследователь пожертвовал миллионы на «обустройство» своего творения, и «Хайлигенштадтский компендиум» приняли в фонд. Само собой, опус немедленно запихнули в самый дальний темный угол. Но вы же знаете, как я отношусь к дальним темным углам.

Он хихикнул и похлопал ладонью по четырехфутовой высоты стопке распечаток.

— Компендиум особенно подробно описывает семейства немецкие, австрийские и эстонские. И это оказалось весьма кстати.

— Очень интересно, — заметил Пендергаст, не скрывая нетерпения. — Быть может, вы все же прольете свет на ваши удивительные открытия?

— Конечно, но… — Рен замялся. — Боюсь, вам они не понравятся.

Пендергаст чуть сощурился — едва заметная гримаска разрастающейся злости.

— Моя реакция, право же, не важна. Прошу, расскажите.

— Конечно, обязательно! — Явно наслаждаясь ситуацией, Рен потер ладони. — Я ведь живу ради раскрытия тайн!

Он по-хозяйски, бережно погладил стопку распечаток.

— Матерью Вольфганга Фауста была прапрабабушка Хелен. Такая вот родословная. Мать Хелен, Лени, вышла замуж за Андраша Эстерхази, который, кстати, тоже был врачом. Родители Хелен в настоящее время мертвы. — Рен помедлил. — Кстати, вы знаете, что Эстерхази — древняя и благородная венгерская фамилия? Во времена правления Габсбургов…

— Нельзя ли про Габсбургов в другой раз?

— Хорошо, разумеется. — Оставив Габсбургов, Рен принялся загибать пальцы: — Бабушка Хелен — Матильда Шмид, в девичестве фон Фукс. Вольфганг Фауст — сын сестры Матильды. Общий родственник — прапрабабушка Хелен, Клара фон Фукс. Обратите внимание на женскую линию!

— Продолжайте! — нетерпеливо потребовал Пендергаст.

— Иными словами, — человечек горестно развел руками, — военный преступник доктор Вольфганг Фауст, врач концлагеря Дахау, удравший в Южную Америку, был двоюродным дедом вашей жены.

Пендергаст никак не отреагировал на это.

— Я тут нарисовал небольшое родословное древо…

Пендергаст взял протянутый клочок бумаги, покрытый закорючками, и, не взглянув на него, сложил и сунул в карман пиджака.

— Знаете, Алоизий… — Рен замялся, смутившись.

— Что такое?

— Единственный раз я захотел, чтобы мне ничего не удалось отыскать…

Глава 47

Корал-Крик, штат Миссисипи

Нед Беттертон заехал на парковку агентства по прокату автомобилей и чуть ли не выпрыгнул из машины. Он энергично зашагал к зданию, улыбаясь во весь рот. Последние пару дней открытия и находки сыпались как из рога изобилия. И одним из этих открытий оказалось то, что, оказывается, Нед Беттертон — чертовски хороший репортер. Годы унылых отчетов о благотворительных аукционах, обедах в Ротари-клубе, родительских собраниях, похоронах и парадах на День поминовения научили делу гораздо лучше, чем каких-нибудь два года в Высшей школе журналистики Колумбийского университета. Правда, старикашка Крэнстон принимается истошно вопить