Придворный историограф поработал на славу, он действительно доказал императору, что НЕ НАДО БЫТЬ подобным Ивану Грозного. Воистину просвещенный Александр реализовал лозунг Карамзина: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не Славянами». Конечно, конечно, главное дело быть млекопитающими, позвоночными, многоклеточными и так далее. За внешне цветастой карамзинской формулой (которую потом не раз повторят на разные лады российские интеллигенты) скрывается то, что интересы ближнего должны быть приносены в жертву абстракции. Начиная с Карамзина, мы видим в России непрерывное участие идеократии в управлении страной. Причем из всех видов идеологии самой устойчивой оказалась идеология национальной ущербности. Ее потребляли и императоры, и революционные вожди, и генсеки, и президенты, и реакционные элиты, и революционные круги.

Прошло ли очернение Ивана Грозного бесследно для русского общества? Как бы не так. Каждый желающий может убедиться, чем больше очернительских книг и публикаций об Иване Грозном, тем слабее наша страна, тем больше усобиц, расколов, культурного и социального расслоения.

С 21 мая 1821 года начался четкий каунтдаун для Российской империи, которая, во мнении русских образованных людей, оказалась поражена первородным грехом «тирании». В осознании все большего числа людей «тирания» не могла быть изъята из здания русской государственности, но только сломана вместе с ним.

Прошло менее четырех лет от издания девятого тома карамзинской истории, заполненной сентиментальными обличениями «тирании» Ивана IV, как в России произошел элитный бунт декабристов-англофилов, продиктованный идеологическими мотивами. Успех восстания означал бы полураспад страны и превращение остатков Российской империи в «банановые республики», зависимые от английского капитала — таковые тогда пачками возникали в Латинской Америке. Восстание, хоть и потерпело поражение, но привело к долгосрочному вызреванию антимонархических настроений в образованных слоях общества и к страху властей перед столь необходимыми стране реформами.

Прошло 16 лет и Александр Сергеевич Пушкин, получивший ту же должность, что и Карамзин — официального историографа при императоре, только уже Николае — погибает в результате заговора, в которой замешаны голландские дипломаты, проавстрийский клан Нессельроде и польские аристократы. Может, потому великий русский писатель не прижился на придворной должности, что двигался совсем в другом направлении, чем Карамзин. Вспомним пушкинские «Клеветникам России» и пушкинскую чеканную фразу: «клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал». Совсем не кажется случайным, что, вскоре после отъезда Дантеса, в Россию приезжает другой француз, маркиз де Кюстин, сочиняющий русофобский памфлет по заданию своего правительства накануне Крымской войны. И, конечно же, оный господин имеет настольной книгой французский перевод цареборческого тома карамзинской истории.

Прошло чуть более 90 лет и русский образованный класс стал откровенно радоваться военным поражениям своей страны. «Разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме, Шахэ, Мукдене?», сокрушался замечательный русский мыслитель В. В. Розанов.

Прошло менее ста лет, как русская государственность и русская нация были сметены антитиранической истерией, в которой первую скрипку играл русский образованный класс, выросший на «истории» Карамзина, на ее бесконечных переизданиях и ее бесчисленных повторениях другими авторами.

Александр I и российская элита (а Карамзин выражал ее дух) выставили Ивана Грозного и московское государство в виде некоего пугала, чтобы доказать Западу: «Мы не такие, как он, мы — свои», но пробужденные антигосударственные силы обрушились именно на российскую монархию в ее западном, немосковском варианте.

С распространением грамотности распространялось по всему русскому обществу и непонимание своей истории. Обличение «кровавого правления» Ивана Грозного вовсе не давало очков просвещенному западническому абсолютизму петербургской династии, а становилось проповедью «борьбы с самодержавием», от которой перекидывался мостик к разрушению «тюрьмы народов» любой ценой.

Можно заметить, что шельмование Ивана Грозного нарастало с количественным ростом российской интеллигенции — образованной прослойки русского общества, которая восхищалось достижениями Запада, оценивая их не аналитически, а подходя к ним культово, инфантильно, по-дикарски. Восхищенная Западом интеллигенция, что дворянская, что разночинная, с самого начала сделала ставку на зависимость. Интеллигент, «страдающий» в гостиной или на кухне от «свинцовых мерзостей» российской жизни и рассказывающий о «красотах Швейцарии», но не способный забить гвоздь в стенку — стал нашим брендом.

Как написал Иван Солоневич: «Интеллигенция дала нам картину и прошлого и настоящего России, совершенно оторванную от всякой реальности русской жизни — и оптимистической и пессимистической реальности».

Слепое «религиозное» преклонение русских образованных слоев перед Западом ни разу не дало России пропуск в элитный клуб западных держав, напротив, превращало ее в источник дешевого сырья для этого клуба и лишь увеличивало ее отставание.

Наши западники так и не поняли основной западной «ценности» — движение вперед начинается с ощущения правильности национального пути, здорового национального эгоизма и уверенности в национальных силах. Недаром знаменитый английский историк А. Тойнби объяснил бурный прогресс Запада соединением индустриализации и национализма. «Без национальной гордости и национального эгоизма просвещенческие гарантии прав не стоили бы бумаги, на которой они были написаны», пишет современный польско-американский ученый Эва Томпсон, кстати специализирующийся на изучении колониального мышления.[61]

Накануне 1917 любой гимназист или ученик реального училища, заглянувший например, в малый энциклопедическом словарь Брокгауза и Ефрона, узнавал об Иване IV, только то, что тот был «тираном». Российское государство, получалось, было создано кровожадным чудовищем. И какое отношение у такого школьника могло быть к верховной власти и государству?

Как писал Иван Ильин: «Россия стала для русской интеллигенции нагромождением случайностей, народов и войн; она перестала быть для нее историческою национальною молитвою, или живым домом Божьим. Отсюда это угасание национального самочувствия, эта патриотическая холодность, это извращение и оскудение государственного чувства и все связанные с этим последствия — интернационализм, социализм, революционность и пораженчество».

И что следом? Уж это мы все прекрасно знаем.

Великая империя рухнула не из-за военной слабости, не из-за «бездарности» царя, ведь уже к 1916 году Россия перевела экономику на военные рельсы и, сковывая половину сил противника, начала его бить. Ликвидация российского государства была произведена не немецкими подосланцами вроде «Николая Ленина», а российской англофильской элитой и западноцентрической интеллигентской массовкой.