во двор НКВД, Мильду провели внутрь здания, заставили спуститься в подвал, завели в камеру.

— Я не понимаю, что происходит? — растерянно проговорила она. — Меня арестовали?

— Вас вызовут все объяснят, — сказал один из сопровождавших ее энкеведешников, и дверь камеры захлопнулась.

Мильда не знала, что в соседних камерах уже сидит мать Николаева, его сестры с мужьями, а еще через несколько часов привезут и ее сестру Ольгу вместе с мужем Романом Кулишером. Она, возмущаясь этим наглым арестом и расхаживая по камере, уже обдумывала, как связаться с Кировым, чтобы он не только вызволил ее из жуткого каземата, но и наказал обидчиков. Она не знала, что просить о помощи больше некого.

Сталин прибыл в Ленинград утром 2 декабря вместе с Ворошиловым, Молотовым, Ждановым и Ягодой, группой следователей НКВД и многочисленной охраной. Паукер ходил за Кобой, как приклеенный. Сталин боялся, что будут стрелять и в него. До сих пор после того памятного красного террора 1918 года никто не осмеливался поднять руку на вождей. Лишь Рютин, да и то письменно, попытался высказать это намерение, и выстрел Николаева прозвучал как гром среди ясного неба. А ведь выстрелить могли и в Сталина. Именно эта мысль и нагнала страха на Кобу.

Когда он вошел в Смольный и увидел людей, идущих по коридору, он остановился и взглянул на Ягоду. Тот быстро понял, что от него требуется, выхватил револьвер и, выскочив вперед, закричал: «Всем стоять! Лицом к стене! Руки по швам!» Лишь после этого Сталин двинулся вперед и нетвердым шагом добрался до кировского кабинета.

В тот же день он встретился с Николаевым. Последний, увидев Сталина, впал в истерику. Плакал, извинялся, бормотал: «Я отомстил!», «Извините!», «Что я наделал!» Коба посоветовал ему во всем признаться и пообещал даже сохранить жизнь, если он выдаст соучастников. Николаев вскричал, что он действовал один, плакал и мычал что-то нечленораздельное. Его увели. Коба назначил руководителем следствия Якова Агранова и приказал Ежову курировать от ЦК ход расследования.

— Кто этот негодяй, кто посмел в него выстрелить?! — плача на груди Кобы, повторяла Мария Львовна.

— Мы найдем их, — твердо сказал безутешной вдове Сталин.

Дав возможность ленинградцам проститься с вождем, он увез тело друга в Москву и устроил там пышные похороны у кремлевской стеньг. Идя в первом ряду за гробовым лафетом по Красной площади, Коба вдруг подумал, что сама судьба указала ему этот небесный знак, и наказание за эту смерть должны понести его личные враги. Это тот самый случай, когда единым махом он должен расправиться со всеми — Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и всей сворой старых ленинцев, в глубине души еще надеющихся на отстранение его от власти. Опуская гроб в могилу, Коба невольно прослезился, подумав, что в смерти Киров остался ему другом, заплатив своей жизнью за окончательное упрочение сталинской власти, сталинского социализма.

На следующий день Коба вызвал к себе Ежова и сказал: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Тусклые глазки Ежова вдруг вспыхнули, он вытянулся по стойке «смирно», а через секунду, приблизившись к Сталину, прошептал:

— Я так и направляю ход следствия, Иосиф Виссарионович, и с Аграновым мы нашли общий язык, он кое-кого арестовал и допрашивает из бывших окруженцев господина Апфельбаума, но вот Ягода дает в Ленинград совсем другие указания…

— Какие же? — нахмурился Сталин.

— Советует искать сообщников среди белогвардейцев, что только уведет следствие, — Ежов сделал многозначительное лицо и важно покачал головой в знак подтверждения своих слов.

Коба задумался, потом снял трубку и попросил соединить его с Ягодой.

— Николай Иванович Ежов, глубоко вникнув в обстоятельства дела, считает, что сообщниками Николаева являются зиновьевцы, чья организация давно боролась за установление своей власти в Ленинграде, — сказал Сталин Ягоде.

— У товарища Ежова неверные сведения, — попробовал возразить Ягода. — Мы нашли немало подтверждений того, что Кирова хотели ликвидировать бывшие белогвардейцы…

— Будете мешать товарищу Ежову вести следствие, морду набьем! — сердито перебил Ягоду Сталин, положил трубку и посмотрел на Николая Ивановича, чье лицо после этих слов расплылось в радостной улыбке. — Я думаю, он больше мешать вам не будет, товарищ Ежов. А если будет, то скажите мне, я с ним по-свойски поговорю.

— Спасибо вам, товарищ Сталин, за вашу мудрость и поддержку! — сияя, ответил Ежов, но уходить не спешил, ожидая соответствующего кивка. Он хорошо знал повадки Хозяина.

— Передайте Агранову, — продолжил Сталин, — чтоб он немного подкормил Николаева, истерики у него от голодных обмороков. Пусть дадут этому негодяю курочек, мяса, вина, пусть примет ванну, Агранов умеет заводить дружбу с такими подлецами. Пусть пообещает ему года три-четыре за помощь следствию, и я думаю, Николаев все расскажет…

— А с женой его что будем делать? — спросил Ежов. — Она же… — Николай Иванович порозовел и замялся. — Ее же нельзя так отпускать.

— Вы правильно поняли постановку вопроса. Так и действуйте! — усмехнувшись, проговорил Сталин и кивнул головой, давая понять, что разговор закончен.

— Разрешите идти действовать, товарищ Сталин? — вытянувшись во фрунт, громко спросил Ежов.

— Иди, — весело отозвался Коба.

Ежов щелкнул каблуками, переняв эту привычку у Паукера, и почти маршевым шагом вышел из кабинета. «Еще один артист», — усмехнулся вслед ему Коба.

— Вот и замена тебе, Кирыч, нашлась, — пробормотал Сталин, раскуривая трубку. — Не захотел сразу переезжать, характер решил показать, вот и показал… всему народу смирный характер показал. А я говорил, что тебя спасать надо от этой Мильды! Говорил или не говорил?..

Коба выдержал паузу, точно всерьез хотел получить ответ от своего друга. Он знал, что завтра девятый день, и душа Кирова еще здесь, на земле, рядом, в этом кабинете. Сталин открыл сейф, вытащил бутылку «Хванчкары», налил два полных стакана, один прикрыл жесткой лепешкой. Снял трубку и повелительно сказал: «Полчаса ни с кем ни соединять, никого не впускать!» Помолчал, глядя на стаканы, наполненные до краев вином.

— Сам знаешь, что я предупреждал тебя с этой Мильдой. Потому что чувствовал. Знал. Я всегда все знаю наперед, куда тут денешься. А ты захотел стать выше меня, горьки тебе стали мои поцелуи и объятия!.. По-своему захотелось жить. Крови испугался. Но на крови все и замешано. Человек так устроен. Души его, трави, на цепи держи, он будет как верный пес служить