— Вот вы пишете о войне, все по «Новому времени» и другим газетам, а собственным корреспондентом не обзаведетесь, — говорил он Балабанову.

— Не нашли. Был один знакомый офицер, который обещал писать и не написал ни строчки.

— А я вам могу порекомендовать. На днях на театр военных действий едет один мой хороший знакомый, он был бы рад писать.

Мы были поставлены этим предложением в большое затруднение: приятель цензора; не будут ли для нас его корреспонденции обязательны независимо от их достоинства? Тем не менее, по человеческой слабости, решили его пригласить. Пришел офицерик, невзрачный, симпатии к себе не возбуждающий; решительно потребовал аванса в 100 рублей и писать обещал непременно и много.

Мы долго обсуждали вопрос: приглашать его или нет и давать из нашего более чем скудного бюджета аванс или нет? Весьма вероятно, что не напишет ни строчки, а может быть, будет еще хуже, если напишет?

Наконец, решили: аванс, вероятно, пропадет (офицерам вообще очень трудно писать с театра военных действий), но ведь это просто взятка, которую с нас требует Сидоров и, следовательно, дать нужно. И дали. И об офицерике — ни слуху ни духу. И Сидоров о нем ни разу не заговаривал.

Подействовала ли взятка? На этот вопрос трудно ответить с уверенностью. Месяца через два-три после начала своего цензорства Сидоров несколько обмяк и стал сноснее; мы взаимно приспособились и с грехом пополам вели газету. Но произошло это постепенно; сколько-нибудь резкой перемены в связи с авансом не было.

Но что подкупить Сидорова было возможно, это с несомненностью сказалось зимой 1904–1905 года, когда я уже переселился в Петербург и, следовательно, из «Киевских откликов» ушел. Тогда было замечено, что Сидоров не желает цензировать материал, присылаемый ему после 9 часов вечера. Когда ему говорили об этом, то он отвечал, что считает свой рабочий день оконченным к 9 часам вечера и не признает за собой обязанности брать на себя дополнительный труд. Без всякого сомнения, на это следовало бы жаловаться, но пока солнце взойдет, роса очи выест, а Сидоров газету съест.

Жаловаться не решились, а на Балабанова, который у нас считался дипломатом, способным мягко и тонко высказать все что нужно, было возложено щекотливое поручение предложить Сидорову 50 рублей в месяц жалованья за дополнительный труд по цензированию материала после 9 часов вечера. Предложение имело явно уголовный характер, но Балабанов его сделал, и Сидоров принял. И сам же он после этого предложил: мелкие, строго фактические заметки, не возбуждающие ни малейшего сомнения с цензурной точки зрения, можете печатать, вовсе мне их не посылая. Подобное соглашение существовало почти во всех подцензурных газетах; существовало и у нас до Сидорова, а теперь было восстановлено при нем. И с этих пор он стал гораздо мягче, и газета уже не чувствовала в такой степени, как прежде, мертвой тяжести его руки, хотя, конечно, до свободы было еще очень далеко. Таким образом, при помощи взятки, «Киевские отклики» получили своего рода конституцию.

С взяткой нам пришлось иметь дело еще один раз.

Измаил Александровский упорно наседал на нас, требуя избавления от обязанности ответственного редактирования. Мы по возможности тянули, но, наконец, это стало невозможным. Мы искали человека, который был бы невинным младенцем в полицейско-цензурном смысле и вместе с тем настолько порядочным, чтобы можно было без опаски возложить на него ответственное редакторство, как известно дающее над газетой неограниченную власть, — во всяком случае, дающее редактору возможность в любой момент погубить газету (а следовательно, возможность делать грабительские набеги на ее кассу). Такого человека нашли. К сожалению, у меня совершенно вылетело из головы, кто это был. Но нашли и подали соответственное прошение в Петербург.

Месяц шел за месяцем, на прошение нет ответа. А Измаил волнуется и допекает нас; мы показываем ему пункт договора, что он обязан редактировать газету вплоть до неопределенного момента утверждения нового редактора; он отвечает угрозами репрессий (нужно признать, что он не привел этой угрозы в исполнение).

В это время в состав нашей издательской группы входил молодой помощник присяжного поверенного А. Д. Марголин (если не ошибаюсь, это тот самый Марголин, который ныне находится в Америке и имя которого часто встречается в газетах в связи с различными беженскими процессами). Этот Марголин сообщил нам, что в Петербурге имеется некто Кривошлык, что этот Кривошлык занимает видное место на службе в градоначальстве992 и что к литературе он имеет двоякое отношение: во-первых, он редактор официальных «Ведомостей СПб. градоначальства», а во-вторых, имеет большие связи в Главном управлении по делам печати и за взятки обделывает там всякие литературные дела, причем за разрешение ответственного редактора провинциальной газеты у него имеется определенная такса: 300 рублей. Явиться к нему прямо — невозможно, но при нем состоит мелкий чиновник, хороший знакомый Марголина, который по дружбе с Марголиным это дело нам и обделает.

В конце ноября 1904 г. я переселялся в Петербург, и на меня было возложено поручение дать Кривошлыку взятку через этого чиновника. Поручение в высшей степени неприятное, но… на то я родился в царской России и на то судьба сделала меня русским, да еще провинциальным журналистом, чтобы не воротить нос от подобных поручений.

К чиновничку явился с письмом (запечатанным) Марголина. Тот принял меня очень любезно, говорил о либерализме и доброте Кривошлыка, который сочувствует и всячески помогает печати, и назначил мне вторичное свидание через 3–4 дня. Я явился на свидание и получил заверение, что дело будет сделано. Я уплатил 300 рублей и ушел.

И действительно, не более чем через две недели ответственный редактор был утвержден.

Грязный осадок оставался на душе от всего этого дела, и чувствовалась грязь на руке от рукопожатия чиновника. К сожалению, дело имело еще эпилог, которого я совсем не ожидал.

Через несколько времени я где-то, чуть ли не просто на улице, встретил этого чиновничка.

— А что же мои сто рублей?

— Какие ваши сто рублей?

— Марголин мне писал, что Кривошлыку «Киевские отклики» дают 300, а мне — 100 рублей. Кривошлыку — вперед, а мне — когда редактор будет утвержден. Редактор утвержден.

— Я об этом ничего не знаю, Марголин мне об этом добавочном условии ничего не говорил, и в редакции у нас о нем не упоминалось. Напишите Марголину.

Больше с этим чиновником я дела не имел и не знаю, были ли уплачены ему 100 рублей. Во всяком случае, он их заслужил, так как дело было сделано именно