пили пиво, и только сзади был небольшой зальчик, где подавали еду — аналог блюд итальянской кухни. Спагетти с фрикадельками кое-где в городе готовили и получше. Но я любила эту таверну из-за детских воспоминаний. Когда я была маленькой и мы еще жили на Манхэттене, папа изредка водил меня сюда на особые воскресные ужины — только для отца с дочерью.

— Я, конечно, не психоаналитик, — заговорил Дункан, когда мы спустились в метро в центре города, — но даже моего ограниченного понимания человеческой натуры хватает, чтобы понять: ты неслучайно отправляешься в место, так много значившее для тебя и отца, накануне встречи с матерью, с которой у тебя непростые отношения и которая только что ушла от мужа.

— Признаю, кругом виновата.

— Тебе незачем чувствовать себя виноватой. Просто это лишнее доказательство — как будто они вообще нужны! — того, насколько мы все противоречивы.

Когда мы добрались до Ирвинг-плейс, Дункан залюбовался чудесными особняками, запертыми воротами парка Грамерси — блеском былой нью-йоркской роскоши.

— Живешь вот так в своих каменных джунглях, работаешь в центре и забываешь, что есть в этом городе и такие районы, как этот… чистая Эдит Уортон[103], — заметил он.

Когда мы сели за столик, я спросила у Дункана, не отказалась ли еще Патрисия от своего жилья.

— Она сдала его в субаренду, поэтому теперь считает мою квартиру своей собственностью. И мечтает, чтобы мы вместе нашли что-нибудь более просторное.

— А тебе эта идея нравится?

— Я чувствую, что у тебя она вызывает некие сомнения?

— Ну слушай, Патрисия же так радушно меня приняла, когда я сбежала к вам от мамы. И за это я ей благодарна. Но меня не может не беспокоить ситуация, когда человек завидует своему любимому, когда к тому приходит успех. Я твой друг. И мне неприятно смотреть, как тебя унижают. Особенно когда это делает человек, явно страдающий от комплекса неполноценности, от того, что не может пробиться дальше декорационной мастерской в Метрополитен-опера… Пойми меня правильно, я-то считаю, что это очень неплохая работа.

Дункан внимательно рассматривал скатерть в красно-белую клетку.

— Она беременна, — выдавил он наконец.

Новость меня ошеломила.

— Блин… — прошептала я, но тут же исправилась: — Если, конечно, ты рад этому, тогда…

— Это самое хреновое, что могло со мной случиться.

— Тогда как это случилось?

— А ты как думаешь?

— Она же наверняка принимала таблетки или пользовалась какими-то еще противозачаточными средствами.

— И я так считал.

— Другими словами, она обвела тебя вокруг пальца.

Дункан с подавленным видом пожал плечами.

— У нее есть медицинское подтверждение беременности?

— Она говорит, что сделала какой-то домашний тест.

— Которые только недавно появились в продаже. А где ты был, когда она делала тест?

— В чем ты пытаешься ее обвинить?

— Даже если она правда беременна, ты не обязан из-за этого с ней жить. Ты будешь помогать ребенку. Но…

— Давай закажем еще вина, а? — перебил Дункан.

Я махнула официанту. Через пару минут литр домашнего красного вина стоял перед нами.

— Но большую часть придется выпить тебе, — предупредила я.

— Все еще на снотворных? — спросил Дункан.

— Боюсь, что так.

— Как ты вообще?

— Как-то вообще…

— Что это значит?

— Проживаю день за днем, спасибо работе и физическим нагрузкам.

— Это я заметил.

— В смысле, настолько заметно, что я не отрываюсь от книг?

— В смысле, ты классно выглядишь — виден плод постоянных тренировок.

Я закурила:

— Не то чтобы я совсем помешалась на здоровье. Знаю таких типов, ничего хорошего. Но это здорово помогло мне в трудные моменты, и завтра, надеюсь, поможет. Боюсь этой встречи до судорог.

— И неудивительно, если вспомнить, что твоя мать учудила после твоего возвращения из Ирландии.

— Знаешь, ведь с тех пор, как я тебе рассказала об этом тогда, в начале июля — когда вы меня к себе пустили, — я больше никому про это не рассказывала…

— И правильно.

— Самое печальное… первые пару недель, когда я вернулась, мама держалась просто образцово.

Когда я сошла с самолета, она обняла меня, называла своей драгоценной девочкой и повторяла, что поможет мне пережить все самое худшее. Она была необыкновенной: терпеливой, ласковой и все понимающей. Даже когда я сказала, что с меня хватит медицины, что мне не нужны никакие врачи, кроме дерматолога. Тогда несколько дней я провела, замкнувшись в себе, отказывалась разговаривать с кем бы то ни было. И почти ничего не ела — кусочек тоста, яблоко, вода… вот и все. Через два дня мама, ничего мне не сказав, вызвала врача. Но приехал не наш семейный врач, которого я знала. Это был доктор Брюс Бреймер, он же «доктор Кайф», тот самый тип, который чуть не исковеркал жизнь моему брату. Увидев его, я сказала матери, что ни за что его к себе не подпущу. И тогда она вдруг психанула, начала орать на меня. Она кричала, что я превратилась в зомби, что с тех пор, как я вернулась, от меня только и слышно я, я, я. Что она больше не может терпеть мои ненормальные перепады настроения. Я попыталась выйти из дома, но «доктор Кайф» преградил мне путь. Я стала кричать. Он схватил свой саквояж, вынул шприц и ампулу — видимо, сильный транквилизатор — и велел матери меня держать. Когда она попыталась схватить меня, я с силой ее оттолкнула, и она отлетела на кофейный столик. Я бросилась к выходу, «доктор Кайф» за мной. Мне повезло. Когда я выскочила из дому, мимо проезжала полицейская машина, и коп был мне знаком — офицер Мэлоун, симпатичный рослый ирландец.

Я отчаянно замахала ему руками, крича, чтобы он остановился. Мэлоун ударил по тормозам, выскочил и побежал к нам, крича на бегу:

— Стоять… и брось шприц!

«Доктор Кайф» повиновался приказу. Я буквально бросилась Мэлоуну в объятия, сказав, что этот врач пытался накачать меня наркотиками с согласия моей матери. А мать стояла в дверях и кричала, что я на нее напала.

Мэлоун, конечно, узнал «доктора Кайфа» — тот жил в соседнем Риверсайде и был известен в этом уголке Коннектикута как врач, никому не отказывавший в «маминых маленьких помощниках».

— Сколько тебе лет, Элис? — спросил офицер.

— Двадцать.

— Иди к патрульной машине и сядь, пожалуйста.

Так я и сделала. Что Мэлоун говорил матери и ее врачу, мне не было слышно, но по тому, как офицер размахивал руками, можно было понять, что он рассержен не на шутку. Я видела, как он показал на машину «доктора Кайфа», припаркованную на подъездной дорожке, явно требуя, чтобы тот уезжал восвояси. Потом офицер