4 апреля Томас передал Гальдеру несколько документов, но только о двух из них мы можем точно сказать, что это были за документы. К «докладу Х» был приложен подготовленный Донаньи меморандум, который, в конце концов, возможно, составил единый документ вместе с докладом. В меморандуме был дан анализ текущей обстановки, и составлен этот документ был таким образом, чтобы подтолкнуть к выводу, что «доклад Х» является важнейшим аргументом против наступления и за то, чтобы решительно добиваться мира. В самом начале меморандума давались ответы на вопросы, которые могли обеспокоить совесть военного, а именно связанные с воинской присягой на верность Гитлеру, а также возможными обвинениями в «ударе ножом в спину». В них был сделан упор на верность военным традициям, в соответствии с которыми следовало немедленно восстановить независимость армии и уберечь ее от посягательств со стороны СС, а также положить конец тому, чтобы армия ассоциировалась с преступлениями, совершенными СС.

Гальдер утверждал, что помимо этих двух Томас принес и другие документы, а один раз он даже упомянул о «стопке документов».

Однако Гальдер при этом с уверенностью утверждает, что листка, написанного отцом Ляйбером, с изложением английских условий, среди этих документов не было, как и его визитной карточки.

Поскольку, согласно показаниям Хаппенкотена, листок с английскими условиями, написанный рукой отца Ляйбера, не был также обнаружен и среди бумаг, захваченных в Цоссене, возникает мысль, а не был ли он уничтожен в соответствии с его личной просьбой?

Хотя Гальдер не может с уверенностью сказать, в какой степени он до этого был в курсе тех контактов и обсуждений, которые проходили в Ватикане, по его мнению, его в общих чертах ознакомил с этим вопросом Канарис, рассказав как о характере этих контактов, так и о том, насколько успешно они идут. Нам известно, что Гальдеру поступали краткие сообщения об этих контактах в ноябре 1939 года, и хотя в целом их была целая цепочка, но, поскольку они поступали вместе с большим количеством другой информации, они могли просто затеряться среди вороха сообщений как по текущим, так и по «горящим» вопросам и не удержаться в памяти Гальдера. Бек, судя по всему, не говорил ничего Гальдеру о ватиканских контактах в ходе их беседы во время прогулки в январе 1940 года, также нет никаких оснований полагать, что Гальдер что–то узнал о тех хороших новостях, с которыми Мюллер вернулся из Рима два месяца назад. Безусловно, впервые Гальдер более или менее полно и подробно обо всем узнал во время встречи с Томасом 4 апреля 1940 года.

Если учесть нервное состояние Гальдера после его встречи с Гельдерером и то, что передача «доклада X» была поручена найденному в последнюю минуту человеку, который был не в курсе происходящего, то станет понятно, что Гальдер был не готов к положительному восприятию этого доклада. По его мнению, доклад был слишком многословным и изобиловал повторениями, в то время как по действительно важным вопросам либо было сказано явно недостаточно, либо ничего не говорилось вообще. Он также был недоволен тем, что в переданных документах не указывалось, кто был посредником, ведшим переговоры от имени оппозиции, и от имени каких конкретно представителей с германской стороны эти переговоры велись.

Вопросы, которые Гальдер задавал Томасу, ждавшему, пока начальник штаба быстро просматривал документы, также показывали, что Томас вообще не в курсе дела как относительно самих контактов, так и доставленных им документов. Томас сказал лишь, что если у Гальдера есть какие–то вопросы, то посол фон Хассель всегда к его услугам и готов подробно на них ответить. Это ничуть не удовлетворило Гальдера, который полагал, и, как оказалось, совершенно правильно, что все эти документы изготовлены «на кухне» Остера. К тому же генерал крайне устал от того давления, которому он подвергался и которое направлялось именно с Тирпиц–Уфер; поэтому он с недоверием и подозрительностью воспринимал все, что оттуда исходило, считая, что там все специально преувеличивают.

А для такого щепетильного штабного работника, каким был Франц Гальдер, подобный грех был непростительным.

Как вспоминает Гальдер, по мере того как он снова и снова перечитывал доклад, его скептицизм только усиливался; особенно подробно он остановился на смехотворном до гротеска, по его мнению, положении относительно Эльзас–Лотарингии, а также таком требовании, как «отстранение от власти Гитлера и, если возможно, национал–социалистского режима».

По мнению автора настоящей работы, в документе, который читал Гальдер, не было подобной формулировки, как и положения относительно Эльзас–Лотарингии. Гальдер, очевидно, спутал содержание «доклада Х» с документами, которые приносил ему Томас в ходе двух своих визитов в ноябре 1939 года, а потом все это перемешалось у него в голове с теми документами, которые ему предъявляли во время допроса в тюрьме гестапо.

Как бы то ни было, когда вечером того же дня он пошел к Браухичу, чтобы показать ему «доклад Х», он навряд ли думал, что несет командующему сухопутными силами действительно очень серьезный и важный документ. Гальдер наиболее подробно рассказал об этом Шпрюкхаммеру в 1948 году.

«Прочитав очень внимательно этот доклад, я отнес его поздно вечером моему командующему фон Браухичу. Я не стал ему представлять этот доклад устно, а попросил его не спеша с ним подробно ознакомиться, а на следующее утро обменяться мнениями. На следующее утро я увидел, что мой командующий чрезвычайно серьезен. Он вернул мне документ и сказал: «Напрасно ты мне его показал. Ведь это чистой воды прямая национальная измена. Мы не можем все это рассматривать ни при каких условиях. Ведь мы на войне. В мирное время еще можно рассматривать вопрос о том, чтобы кто–то установил контакт с иностранной державой. Во время войны для солдата это невозможно. Тем более что сейчас идет война не между государствами, а между различными мировоззрениями. Поэтому смещение Гитлера было бы совершенно бессмысленным». Затем он потребовал, чтобы я арестовал человека, который принес этот документ, а сам документ отправил куда следует (в ОКВ или СД?). Я на это ответил тогда ему так: «Если тебе надо кого–то арестовать, арестуй меня».

Последнее замечание, судя по всему, привело в себя и успокоило Браухича, и он больше ни словом не обмолвился об аресте. Он теперь говорил по–другому. В один из моментов командующий сухопутными силами, потрясая «докладом Х», воскликнул: «Что я должен делать с этим ничего не стоящим документом, на котором нет ни даты, ни подписи?»

Эти слова, как потом часто повторял Гальдер, вполне перекликались с его собственным мнением по поводу полученного документа, поэтому он согласился с тем, что Браухич отказался сколько–нибудь серьезно рассматривать «доклад Х», и практически не спорил с ним по этому поводу. Гальдер выполнил то, что диктовали ему совесть и чувство ответственности перед теми, кто вместе с ним участвовали в заговоре; он не мог просто отложить принесенный документ в сторону, не обсудив его. А те, кто хорошо знал Франца Гальдера, ничуть не сомневались, что, предлагая арестовать себя, он говорил это на полном серьезе. Ни при каких обстоятельствах он не назвал бы имя Томаса, даже если бы Браухич стал настаивать. Однако в силу обстоятельств, которые от месяца к месяцу все больше давали себя знать, – в первую очередь резкое улучшение военных возможностей Германии – мнение начальника штаба сухопутных сил относительно наступления все более менялось в сторону его поддержки, и должны были произойти какие–то чрезвычайные события или непреодолимые обстоятельства, чтобы это мнение переменилось.