Но звук требовал, он вибрировал, выделяясь отдельными тонами, оказалось, что звуки составляют слова, они наверняка имели значение, в них без сомнения был заложен смысл. Раньше Элизабет умела разбираться в смысле слов, но теперь ненужное умение атрофировалось, раскололось на куски, и его надо было обретать заново.

– Дина, – наконец пробилось ее имя и тут же повторилось: – Дина, Дина. Ты слышишь меня? Чудесная Дина. Тебе хорошо. Тебе чудесно хорошо. Ведь так?

А потом появился другой голос, тоже изнутри, его понимать было значительно легче, женский голос – тихий, спокойный, умиротворенный, в нем отчетливо проступало счастье.

– Да, – ответил он.

– Вот видишь, как чудесно, – снова проговорил мужской голос. Он казался ласковым, но в то же время твердым и совершенно уверенным. Во всем уверенным. – А будет еще лучше, будет божественно хорошо. Так хорошо, как еще никогда не было. Ты веришь мне?

– Да, – снова отозвался женский счастливый голос. Он был бесконечно знакомый, она слышала его всю жизнь. Дольше, чем жизнь.

Плоское пространство снова заколебалось, и тени на нем очертились контурами форм, но составить их вместе было невозможно, только по частям. Одна форма напоминала нос, другая, наверное, губы – они были плотно сжаты, непонятно, как из них могли возникать звуки. Скоро контуры разошлись, расширились, теперь можно было различить мельчайшие, незаметные прежде детали. Будто смотришь на увеличенную фотографию и отделяешь каждый волосок, каждую пору на коже.

Но время встряло новым округлым обрезком, и формы отодвинулись, отъехали назад, словно сбилась оптическая фокусировка. И стало совершенно очевидно, что нос мужской и губы мужские, такие плотные, жесткие губы могут принадлежать только мужчине. Вскоре к носу прибавились щеки, к губам – подбородок. Все отлично подходило друг к другу, будто специально составлено заранее.

Оказалось, что на плоскости пытается разместиться лицо, но плоскость колебалась, перекатывалась плавными, обрезанными краями, и лицу пришлось отъехать еще дальше, уменьшить каждую часть в размере, чтобы вписаться в плоскость. Вот на нее въехали глаза, лоб – лицо стало очень знакомым, родным, теплым. Ему нельзя не довериться.

– Дина, – говорил голос, отрываясь от сомкнутых губ. – Дина, – повторил он снова. – Помнишь, Дина, мы были с тобой молоды и любили друг друга? Я любовался тобой, я хотел тебя постоянно, нескончаемо. Как жаль, что мне пришлось уехать. Что нам пришлось расстаться.

– Да, жаль, – прошептал женский голос, хотя в нем не слышалось обиды, лишь спокойствие, подернутое грустью.

– Но видишь, нам дали еще один шанс. Понимаешь, Дина?

– Да, – тихо откликнулся женский голос. Ему и не требовалось быть громче, он и так поражал отчетливостью.

– Еще один шанс, – повторил мужской голос. – Смотри, ты снова молода и красива. Даже моложе, чем восемь лет назад, когда мы встретились. Ты знаешь почему, Дина?

– Нет, – произнес женский голос.

Но тут пронесся резкий воздушный поток, вздувая плоское пространство, пробивая его беззвучным, тягучим намеком.

«Почему он зовет меня Дина? – скользнуло внутри, в глубине и разлетелось в стороны. – Меня же зовут по-другому. Но как? Не знаю. Может быть, именно Дина. Если он говорит, значит, Дина. Да разве имя имеет значение? Главное, он сказал, что я молода и красива. Главное, я нравлюсь ему».

– Потому что время не властно над тобой, Дина, – проговорили губы на плоскости. – И не будет властно. Ты всегда будешь молодой и красивой. Всегда. Да, Дина?

– Да – ответила Дина. Потому что теперь все стало понятно: она и есть Дина. А женский голос внутри – ее голос.

– Ты богиня, Дина, богиня любви. А над богинями время не властно, они сами управляют им. Ты понимаешь, любимая?

– Понимаю, – проговорила Дина. – Как хорошо, что ты объяснил мне. Я тоже так думала, просто не была уверена. Как тебя зовут, я забыла твое имя?

– Конечно, ты забыла меня, Дина. Меня зовут Рассел, и ты любишь меня, и тебе хорошо со мной. Было хорошо и всегда будет.

– Ах да, – вспомнила она. – Конечно, тебя зовут Рассел, как я могла забыть.

– Ты забыла, потому что я состарился. Меня время не пощадило. Видишь, Дина?

– Да, вижу, – ответила Дина. – Ты действительно стар.

– Но ты по-прежнему любишь меня, Дина. Ты всегда любила и будешь любить еще сильнее. Правда, Дина?

– Да, наверное, – согласилась она.

– А сейчас тебе станет хорошо. Невыносимо хорошо. Ты будешь счастлива, Дина, и это счастье тебе принесу я.

– Да, – согласилась она.

Снова появился обрезок времени, он начался с середины, по нему сложно было отсчитывать секунды и минуты, только стало ясно, что время пошло.

– А… – растянул дыхание вздох. Как она соскучилась по вспышке! Даже не соскучилась, она страдает без нее. Вспышка необходима ее существованию, без нее существование невозможно.

И сейчас, когда вспышка вошла в нее, образовалась где-то внизу, стала нарастать, подниматься выше, вверх, заблестела бессчетными отблесками, согрела, укутала, – тогда Дина и вытянула из себя тихое, протяжное: «А…»

Вспышка накатывала разрастающимся комом, уже грозила неизбежным взрывом, уже заблестела искрящейся белизной, а лицо Рассела колебалось вместе с плоскостью медленными тягучими волнами. Они то откатывали, то накатывали снова, и с каждой новой волной вспышка набухала, занимала всю полость, которой раньше не было, которая сама возникла и расширялась вместе со вспышкой.

– Дина, ты чувствуешь чудо? Его рождаем мы с тобой, ты и я. Ты одна не смогла бы родить такое чудо, тебе нужен я. Ты без меня беспомощна, – произносил голос, и снова произносил, и снова: —…беспомощна, только со мной, только я. Ты одна совершенно беспомощна…

Но голос не имел значения, он стал лишь долей, лишь частицей нарастающего взрыва. Она ждала взрыва, требовала его, молила о нем. И наконец вспышка разрослась, стала невыносимой, пугающей, казалось, она уносит с собой, внутрь себя. Взрыв поглощал стремительно, без пощады, и только лицо на плоскости так же плавно колебалось и пристально смотрело, и голос продолжал уговаривать:

– Видишь, как тебе чудесно. Никогда еще так не было. Правда ведь? – Но она не могла ответить. – Такое счастье могу принести тебе только я, никто кроме меня. Ты поняла, Дина, поняла? Только я. Только мой взгляд. Тебе достаточно моего взгляда. Поняла?

– Да-а-а-а!!! – неслось вслед за взрывом: крик сам стал его частью, он догонял и перегонял и раскатывался над горами, над водой, на ней мелкими гребешками белели волны. Когда вода закончилась, вновь раскинулись горы, густо покрытые лесом, а потом и лес исчез и все остановилось. Медленно, едва-едва начала накатываться пустота, теперь она была необходима, желанна, единственно желанна. Вспышка отступила, от нее оставалось лишь напоминание, лишь замирающие зарницы, они подрагивали и уступали место пустоте.